— Э-э-э простите, я не хочу быть бестактным… — дон Кондор. Торговая республика Соан. Четыреста лет этикета. Еще двадцать пять личного опыта дона Кондора по части соанского этикета. Посещение патрицианского дома средней руки как обмен посольствами. «Настольный трактат о чистоте ритуалов для благородных господ»… Брови сдвинуты ровно до такой степени, чтобы выражать удивление, граничащее с гневом, но не гнев, черт побери, пока еще не гнев… — ваше задание ограничивалось тем, чтобы вытащить Кварту. Вы позволили себе избыточно много. База недоумевает, чего ради вам понадобилось соревноваться в пьянстве с этим… с этим! — блистательная гримаска: благородный дон и сержант-простолюдин, неизвестный бог и грязный неадепт, специалист-историк и изучаемый объект, весь исходящий слюнями от коры белого дерева. Феодализм не икает! Феодализм развивается к лучшему. Это по меньшей мере… э-э-э непонятно. И по какой причине вам вздумалось организовывать преждевременное социальное столкновение? Вы понимаете, что ваши ненадежные помощники приберегли выданные вами стимуляторы, большую их часть, для очередного восстания на ируканских галерах? При нынешней расстановке сил оно будет только деструктивным и ничего более.
— Я научился находить этот мир прекрасным.
— Радуйтесь! Вы вошли в историографию. Вам посвящена новая статья Комова. «Вертикальный регресс», — дон Кондор изливал желчь, и ничего кроме желчи. Они перестали понимать, какого черта надо правильно вести себя в этих местах. Мальчишки. Притом, опасные мальчишки. Их деятельность в сущности образует внешний фактор, который в состоянии взломать базовую теорию феодализма. Невозможно понять, откуда исходит виток процесса: естественное вызревание третьего сословия или избыток привозного лабораторного золота!
— Что регрессирует? Или, простите, кто?
— Вы. Например, вы. Ваша обязанность — фиксировать и очень редко, повторяю, очень редко, производить коррекцию. Через два века здесь будет почти что рай. Мы помогаем им. Но азы, я вынужден напомнить вам, азы: нельзя пропитываться здешним воздухом. Да и пахнет он дурно. Я изумлен, как вы отыскиваете изысканные ароматы на помойке.
— Еще слово…
— Еще слово и что? Вы осознаете, что именно слетает с ваших уст? Вы, землянин?
— Еще слово, и я, право, запишусь в серую гвардию! Впрочем, нет…
* * *
…откатился. Второй получил оглушающий удар. Хватит минут на пятнадцать. Третий успел обнажить клинок. Благородный дон — ха-ха! не осквернит оружия предков железкой быдла. Выпад… еще выпад… Лежи, друг. Рыцарская перчатка — не боксерская, скажи спасибо, что нос цел. Четвертый открыл рот, да так и застыл, бедняга.
— Старина, где твой сержант? Где остальные?
— Помилуйте, благородный дон!
— Где?
— Пощадите, прошу вас, у меня семья.
— Так какого черта ты обзавелся боевым топором, скотина? — …просто бросился на колени. Лезет обнимать ноги. Пришлось поднять того парня, который махал клинком, предъявить его нос и полную бессознательность.
— Либо ты раскроешь рот, и ответишь на мой вопрос, вонючая скотина, либо получишь все тоже самое. Жена есть?
— Да, благородный дон. У меня трое детей.
— Подумай, не бросит ли она тебя, когда ты станешь одноглазым?
— Внутри. Ужинают.
— Пленник?
— С ними…
Оглушил рукояткой. Почему караул выставлен у сеновала, если Кварта внутри? Его, что ли, ждут? Почему, откуда? Дона Урэна казалась надежным человеком, это ее единственное полезное качество, помимо чисто женских иногда совершенно антисанитарно, но умопомрачительно, умопомрачительно, землянки так плоски, так цивилизованны!
Впрочем, какая разница, четыре их или восемь. Отребье. Полмесяца воинских упражнений в казармах, и уже получают значок — новая серая гвардия, опора трона. Отребье.
Их оказалось тринадцать. Многовато для охраны одного Кварты. Ждали. Два сержанта сидели и лениво потягивали пиво из высоких глиняных кружек, толстый и тощий. Двое часовых стояли у самого входа. Эти легли сразу же. Остальные за столами, топоры рядом, грызут мясо. Кварта со связанными руками в самом углу.
Поднял топор, удар обухом — падение, удар — падение, удар — падение. Азартно, черт побери, убить легко, нелегко — не убивать. Благородная игра для благородного дона. Он усмехнулся: настоящий благородный дон сказал бы, что крысиную кровь противно проливать — смердит. Бродячие музыканты, какие-то штатские — купцы, по одежде судя… Одиннадцатый. Красотка, истинная красотка у дальнего стола. Грязный, конечно передник. Но какими глазами смотрит, как часто дышит милая девушка! Это что еще такое? Толстый сержант по-прежнему сидит, тощий поднялся, ножны отбросил с благородной такой манерочкой… Улыбается. Хочет заставить кровь стынуть в жилах. Топора на тебя жалко. Вот кувшин со сметаной в лоб — как раз то самое. Отключился.
— Играйте!
Музыканты оторопело посмотрели на милашку.
— Играйте же! Или даровой ночлег вам не нужен?
Тоненько запричитала волынка. Басовито заспорила сопель. Виола принялась разнимать спорщиков.
— Танаго, — приблизилась, темно-карие глаза, развязала и бросила на лавку передник.
— Что?
— Танаго, благородный дон, танец быстрых и пылких. Прямо здесь. Прямо сейчас. Играйте, дармоеды.
