В 1827 году я был романтиком. Мы говорили классикам: «Ваши греки вовсе не греки, ваше римляне вовсе не римляне. Вы не умеете придавать вашим образам местный колорит. Все спасение — в местном колорите». Под местным же колоритом подразумевали мы то, что в XVII веке именовалось нравами; но мы очень гордились этим выражением и полагали, что сами выдумали и это слово и то, что им выражалось. Что касается стихов, то мы восхищались только произведениями иноземными и, возможно, более древними: баллады шотландского рубежа[1], романсы о Сиде[2] представлялись нам несравненными шедеврами, и все из-за того же местного колорита.
Я умирал от желания поехать туда, где он еще сохранился, ибо сохранился он далеко не везде. Увы! Для путешествий мне не хватало только одного — денег; но поскольку мечтать о путешествиях ничего не стоит, я и предавался этому со своими друзьями.
Нас интересовали не те страны, которые посещали туристы; Ж. Ж. Ампер[3] и я желали уклониться от дорог, наводненных англичанами; поэтому, быстро миновав Флоренцию, Рим и Неаполь, мы должны были отплыть из Венеции в Триест и оттуда двигаться вдоль побережья Адриатики до Рагузы. Это был действительно самый оригинальный, самый прекрасный, самый необычный план. Оставался только денежный вопрос!.. Размышляя о способах, которыми его можно было разрешить, мы напали на мысль заранее описать наше путешествие, продать свой труд повыгоднее и с помощью вырученных денег убедиться, насколько верны были наши описания. Тогда эта идея была нова, но, к сожалению, мы от нее отказались.
Когда мы разрабатывали этот проект, занимавший нас некоторое время, Ампер, знающий все европейские языки, поручил, уж не знаю почему, мне, полнейшему невежде, собрать подлинные произведения поэтического творчества иллирийцев. Готовясь к этому, я прочел Путешествие по Далмации аббата Фортиса[4], а также довольно хорошую работу по статистике старых иллирийских провинций, составленную, кажется, одним из видных чиновников министерства иностранных дел. Я выучил пять или шесть славянских слов и в течение каких-нибудь двух недель написал все свои баллады.
Сборник был тайком отпечатан в Страсбурге и снабжен примечаниями и портретом автора. Тайна тщательно сохранялась, успех был огромный.
Правда, было продано всего двенадцать экземпляров, и у меня до сих пор сердце обливается кровью, когда я думаю о несчастном издателе, за чей счет проделана была вся эта мистификация, но если французы читать меня не пожелали, то иностранцы и некоторые компетентные лица отдали мне должное.
Через два месяца после выхода в свет Гузлы г-н Бауринг[5], автор славянской антологии, написал мне, прося дать ему возможность ознакомиться с оригиналами песен, так прекрасно мною переведенных.
Затем господин Гергардт[6], советник и доктор в одном из германских государств, прислал мне два толстых тома славянских песен, переведенных на немецкий язык; он включил в них и перевод Гузлы, переложенный им также в стихи, что сделать ему, как он писал в предисловии, было вовсе не трудно, так как в моей прозе он уловил метрику иллирийского стиха. Как известно, немцы часто делают удивительные открытия; этот же просил меня прислать ему еще новых баллад, чтобы составить из них третий том.
Наконец, г-н Пушкин перевел на русский язык некоторые из моих вещиц, и это можно сравнить с Жиль Бласом, переведенным на испанский язык, или с Письмами португальской монахини[7] в португальском переводе.
Такой блестящий перевод не вскружил мне голову. Опираясь на отзывы господ Бауринга, Гергардта и Пушкина, я мог хвастать тем, что удачно справился с местным колоритом, но это было так просто и легко, что я стал сомневаться в достоинствах этого местного колорита и охотно простил Расину, что он цивилизовал диких героев Софокла и Эврипида.
1840
Предисловие к первому изданию
Когда я занимался составлением предлагаемого читателю сборника, мне казалось, что я, пожалуй, единственный француз (да так оно и было тогда на деле), которому могут нравиться эти безыскусственные песни, творения полудикого народа, и потому я был далек от мысли опубликовать их.
С тех пор однако, наблюдая растущий с каждым днем интерес к иноземным произведениям, и в особенности к таким, которые по самой форме своей далеки от шедевров, какими мы привыкли восхищаться, я вспомнил о своем сборнике иллирийских песен. Я перевел некоторые из них для своих друзей и по их совету решился выбрать кое-что из своей коллекции и представить эти образцы на суд публики.
Быть может, мне, более чем кому-либо другому, подобало сделать этот перевод. В ранней юности я жил в иллирийских провинциях. Мать моя была морлачка[8] из Спалатто[9], и в течение нескольких лет мне приходилось чаще говорить по-иллирийски, чем по-итальянски. Будучи с младых лет большим любителем путешествий, я тратил все время, оставшееся у меня после выполнения не особенно сложных моих обязанностей, на основательное изучение страны, в которой я жил; поэтому мало найдется между Триестом и Рагузой сел, гор или долин, которых бы я не посетил. Я даже совершал довольно длинные экскурсии в Боснию и Герцеговину, где иллирийский язык сохранился во всей своей чистоте, и там я нашел несколько любопытнейших образчиков древнего песенного творчества.
