О книгах Дениса Драгунского
* * *
Драгунский пришел со своим ноу-хау и изобрел новый тип новеллы: очень короткую, очень язвительную. В рассказах он решил рассказать ту правду, которую деликатные люди видят, но скрывают: о неловкостях, упущенных возможностях, преувеличенных амбициях, о межличностных барьерах, куда более непреодолимых, чем государственные, и о том, что мужчины с женщинами принадлежат все же к разным биологическим видам, а жить им приходится вместе.
Дмитрий Быков, «Газета»
* * *
Тексты разные — от философской притчи до современного переложения «Войны и мира», от забавных историй, происходивших в разное время с Денисом, его родными и друзьями, до прекрасных образцов изысканной художественной прозы.
Каждый из рассказов невольно вызывает в памяти поговорку о родственных узах краткости и таланта. Словам тесно — мыслям просторно: на полутора-двух страницах Драгунский легко разворачивает и неожиданно завершает сюжет, который мог бы при желании превратить в полноценный роман с продолжением, сценарий фильма или сериала.
Ольга Костюкова, «Профиль»
* * *
Легкое, но занимательное чтение, наводящее на серьезные размышления. Сейчас такой прозы ощутимо не хватает.
Евгений Белжеларский, «Итоги»
* * *
Книги Дениса Драгунского буквально ворвались на книжный рынок. Видимо, читатель соскучился по малой форме — рассказу.
Да и хороший литературный язык сразу притягивает и заставляет забыть обо всем вокруг, погружая в мир Драгунского. Думаешь, ну ладно, еще один рассказик, и все. Остальное — потом. Потом еще один, еще. Ибо это даже и не рассказы, а философско-биографические притчи-размышления, в которых больше личного и настоящего, чем придуманного.
Денис Драгунский — писатель, способный вместить на одной-двух страничках целый мир, в котором мы узнаем себя и своих знакомых, наши сомнения и надежды, наше детство и наше «сегодня». Это уж кто как увидит.
Олег Рагозин, «Вечерняя Москва»
* * *
В рассказах Драгунского нет лжи. Они берут в первую очередь исповедальной искренностью. Ты доверяешь автору. На первом месте в книге — истории о женщинах. Для Драгунского-литератора женский пол — главный предмет обожания-описания. Соседки по даче, студентки, спортсменки, переводчицы, красавицы и простенькие, молодые и не очень. По количеству детских влюбленностей, школьных и зрелых романов Драгунский может поспорить с Ги де Мопассаном.
Константин Рылёв, «Частный корреспондент»
* * *
Новеллы могут быть о чем угодно: о плохом богатом мальчике — любителе бедных девочек-мовешек, о школе, об эмигрантах, о дошедших до наших дней письмах, хранящих тайны, которые сейчас уже некому раскрыть… Эту прозу действительно следовало бы назвать филологической — в том смысле, что она стилистически безупречна и демонстрирует отменный авторский вкус. А еще она очень взрослая и по-человечески мудрая. И даже если поначалу кого-то раздражает, что автор позволяет себе делать обобщения, оперировать штампами и навешивать ярлыки, то довольно скоро становится ясно: он может себе это позволить. Потому что его штамп выверен и ярлык не врет.
Наталья Кочеткова, «Известия»
правду говорить тяжело и противно
Зимой сидел во дворе на скамейке с одной сокурсницей. Мы целовались, я обнимал ее сквозь шубку. Потом она сказала:
— Давай поедем ко мне.
— Давай, — радостно сказал я, обняв ее еще теснее.
— То есть не совсем ко мне, — сказала она, — а к моей тете. Вернее, двоюродной бабушке. У нее трехкомнатная квартира. Она живет одна. Ей почти девяносто лет. Она совсем почти глухая. Мы приедем, и она скоро ляжет спать… а?
— О! — сказал я. — Просто чудо.
— Но только ты мне скажи честно, — сказала она. — Ты на самом деле, действительно хочешь поехать со мной? Или…
— Или что? — спросил я.
— Или это блажь?
— В каком смысле? — спросил я.
— В обыкновенном, — сказала она, высвобождаясь из-под моей руки, лежащей у нее на плече.
И села, сложив руки на коленях. Мы сидели, как это бывает зимой, на спинке заснеженной скамейки.
Я тоже сложил руки на коленях. Мы так просидели минуты три. Или дольше.
— Холодно так сидеть, — сказал я.
— Ты не ответил, — сказал она.
— Честно? — спросил я.
— Да, — сказала она.
— Это просто блажь. К сожалению. Прости.
Она соскочила со скамейки. Я тоже.
— Ничего, — сказала она. — Ничего, пожалуйста. Тогда пошли.
И мы пошли. Она к метро, я — пешком. То есть в разные стороны.
заметки по национальному вопросу
У нас на факультете училась рослая и щелоглазая палеоазиатка по имени Лида.
— Знаешь, как меня зовут на самом деле? — спросила она меня, когда мы оказались вечером на крыльце факультета после какой-то там конференции. Странным образом оказались вдвоем. Я закуривал, и она тоже.
— Как? — спросил я.
Она сказала что-то вроде «Лыгыдынлидына».
— Да… — сказал я. — А… а как это переводится?
— Серая утка, низко летящая над замерзающей тундрой… — сказала она и придвинула ко мне раскрытые губы, пахнущие «Примой». Когда я ее целовал, то чувствовал в уголке рта горькую табачную крошку.
— Поедем ко мне, — сказал я, вынырнув из поцелуя, как из полыньи.
— Лучше ко мне, — сказала она. — Общага рядом, соседка уехала, я одна в комнате. Пошли.
