Сколько власти и влияния ни имей — умирать все равно приходится.
За ним смерть пришла в Новый год. Кругом суета, мишура, счастливые лица. А у него с каждым взрывом петарды остается все меньше сил. Собственный голос становится все тише. Разноцветное сияние гирлянд сливается в бесформенное пятно.
Жаль было умирать. Опыт, умения, мудрость, что накопил за долгую жизнь, — куда все уйдет? «Останется в близких, в детях, в команде» — болтовня это. Сын добросовестно притворяется, что слушает наставления, но живет своим умом. И обязательно совершит те ошибки, что и он сам когда-то. Так устроен мир. Переделывать бесполезно.
Обжигающе холодные звезды смотрели в глаза, прощались. Сын сидел рядом, как положено, держал за руку. Но ладошка подрагивала: чувствовалось — не терпится ему сорваться. Побежать, зашуметь, закричать. Скоро все закончится! Он станет здесь главным!
Отец закрыл глаза. Силы покидали, время торопливо бежало к полуночи. Вот-вот перед мысленным взором пронесется собственная жизнь — от рождения до последних минут. Быстрая, безжалостная перемотка. И не вклиниться в нее, не изменить. Все обиды видишь, что нанес, все глупости, все бездарно убитое время.
Старик терпеливо ждал последнего кино. Но вместо него вдруг увидел коробочку-комнату. Одну из миллионов комнат, что прячутся за окнами обычных домов. Ковер на полу, в уголке елка. Под елкой пластмассовый дед-мороз. За накрытым столом две женщины: мать и дочь. Провожают старый год, по глоточку прихлебывают шампанское.
— Давай, милая, выпьем. Нормальный год был. Пусть уходит спокойно. — Поднимает бокал мать.
— Да ну, — морщит нос взрослая дочь. — Скучный. И ничего хорошего не случилось.
— А что тебе надо? Все живы — и слава богу.
Дочь — обручального кольца нет — скептически тянется чокаться.
Комната вдруг тонет в снежном вихре. И старик отчетливо — как всегда перед смертью — понимает: мама с дочкой доживают последние спокойные часы. Очень скоро именно это скучное бытие будет разбито. В осколки и прах. До чего жаль обеих! Но помочь он уже не мог.
Дышать становилось все труднее, горло перехватил спазм.
— Позаботься о них, — с трудом вырывается у него.
Сын, глядя в глаза, равнодушно кивает:
— Да, папа.
Где-то далеко начинают бить куранты. Над столицей и окрестностями поднимается радостный рев, хлопают шампанские пробки, юные дурочки поджигают бумажки с желаниями.
И точно в этот момент перед глазами старика вспыхивает бенгальским огнем его собственное бытие, от рождения до смерти. А из немощного тела уходит жизнь.
* * *
Арина Горошева прикурила сигарету. Дым бултыхнул в легкие, пронзил мозг. Как хорошо! Затянулась еще раз — жадно, с самого утра не курила.
Город предвкушал Новый год. Таджики отчаянно зазывали на елочный базар — тридцать первого вечером, поздновато. Витрины мигали, не жалея электричества, и даже чахлый «Металлоремонт» украсил окно гирляндой.
Но Арина радовалась сигаретке куда больше, чем грядущему празднику. Просто чудо, что им не хватило майонеза. Мама разворчалась, назвала дочь разгильдяйкой — зато отправила в магазин!
— Только пулей, Аришка, пулей. Девять часов, пора старый год провожать!
Окна квартиры выходили на улицу, и девушка покорно изобразила поспешную ходьбу, почти бег. Не сомневалась: мама стоит у окна, смотрит вслед.
Но завернула за угол и сразу сбавила обороты. Тридцать первое, вечер, многие что-то забыли купить к праздничному столу. На очередь в магазине можно хоть полчаса списать.
Она с сожалением затоптала окурок. Задумалась: выкурить еще одну? Надо накуриться всласть, больше ведь в старом году не получится. Но смолить подряд не слишком вкусно, да и мама может учуять. Нотации читать перестала, зато глупыми фактами из Интернета давит с удовольствием. «До половины курящих женщин жалуются, что не смогли сделать карьеру». Охота была слушать глупости.
Арина сунула в рот жвачку. Помимо покупки пресловутого майонеза предстоял целый ритуал. Сначала, минут пятнадцать, жуешь резинку. Потом разгрызть кофейное зерно. На закуску — «Антиполицай».
С одной стороны, смешно: в тридцать два года прятаться от мамы. Зато те девчонки в оркестре, что живут без призора, по две пачки в день выкуривают. А ей удается держаться — на уровне семи сигареток. Или вообще двух — как сегодня.
Арина до сих пор — и всегда! — жила с мамой. Отец умер совсем молодым. Мама уверяла: подобных мужчин — красивых, мужественных, добрых — больше не существует. Аришка, пока была девчонкой, верила на слово. Стала постарше — подолгу разглядывала отцовское фото. И начала сомневаться. Лицо у папы обычное, скуластое, неприветливое. И работал всего-то мастером на железной дороге. А мама — на полном серьезе! — его с Бельмондо сравнивает. Из фильма «На последнем дыхании».
Арине — вероятно, фамильная черта! — тоже нравился этот французский артист. Но вот с отцом у Бельмондо, по ее мнению, не имелось решительно ничего общего. Жан-Поль — бог. Папочка — обычный, русский трудяга. Судя по маминым оговоркам, еще и выпивал.
Впрочем, поспорить Арина все равно не могла. Родителя она не видела — тот умер за месяц до ее рождения.
А отчима мама в дом так не привела. Потому всю жизнь было у них дома женское царство.
