Наталья Ромашова
Герман, пора домой!
Герман прижал кулак. Скосил глаза, обнажив желтые белки. Прислушался. Внутри морщинистой темноты о пергамент старческой кожи билась в истерике муха. Не муха - добыча.
Он осторожно, как чашу полную до края, понес кулак на вытянутой руке.
Дура! И что бьется!
Муха зацепилась за германовскую мысль, повисла, обиделась и замолчала.
Герман потряс. "Ж-ж-ж" - недовольно ответили внутри. Главное, чтобы она была живая. С мертвой не так интересно.
Герман раздвинул палец в щелочку - а то задохнется. Муха забилась, запричитала. Было щекотно от бестолкового перебирания лапок и бесполезных взмахов крыльями. На лице у Германа застыло легкое подобие улыбки. Он подошел к шкафу и тихонько поскреб по лаковой поверхности. Кадык поднялся и сполз - Герман сглотнул.
Обряд жертвоприношения вступил в заключительную фазу.
Осень. Мухи кусались все злее и вели себя насторожено. Вот она лакомится крошкой сахара. Увлечена. Но стоило Герману занести над ней жаждущую пятерню, как тут же, моментально поджавшись и сделав обманный маневр, муха взмывала к потолку.
Герман уставал. Тем более, что задача была поймать муху живой. Иногда, совсем, измотавшись, он все же прихлопывал газетой одну - другую и относил к шкафу. Но это было не то. Не по правилам, что ли.
Весной, когда все только начиналось, Герману было легче. Сонные, еще не отошедшие от летаргического сна, мухи ползали по окну маленькими сомнамбулами. Герман аккуратно брал одну из них за крылья. Все. Она даже не сопротивлялась. Доверчиво уставившись сетчаткой огромных глаз в солнечные блики, муха покорно висела под щепоткой большого и указательного.
Летом мухи весело каруселились под люстрой и засиживались на трельяжном зеркале, рассматривая прожилки амальгамы. Герман ловил их точным взмахом жилистой руки. Мушиная стайка распадалась, оставив одну пленницу на откуп. Особенно Герман любил двойню. В порыве природных инстинктов они падали с воздуха жужжащим комком и теряли бдительность. Тогда и можно было поймать сразу двух. И без беготни.
Осенью было из рук вон...
Герман поскреб пальцем по лакированной поверхности шкафа. Внутри, пересыпанные нафталином, сдобренные мылом и пустыми флакончиками из-под духов, лежали рубашки, платья, кофты и штаны; зацепившись плечистой вешалкой, болтались плащи и пальто, а на верхней полке, обернутая пакетом "Спасибо, за покупку", хранилась рыжемехая шапка с ушами, подаренная Герману лет двадцать назад его супругой. Зинаида умерла этой весной. Убрала зимние вещи и умерла. А шапка осталась. Только подкладка протерлась до дыр.
... Герман поскреб еще раз.
Еле заметные ниточки дрогнули, и на середину ажурного круга выбежал паук. Он жил за шкафом, на полпути между полом и потолком.
Принес тебе... На вот, поешь. - Герман бросил муху в силки.
Паук, пятясь, отодвинулся. А она, отчаянно замахав слюдяными крылышками, пыталась освободиться и только еще больше запутывалась.
Герман придвинул стул и сел. Наблюдать за борьбой между жизнью и смертью.
Тяжко мне... - вздохнул Герман, - помирать пора. А все никак.
Муха устала и затихла. Паук в нетерпении пошевелил лапками и подкрался к жертве.
Ешь, ешь... Комарика вон тебе вчера дал. Не съел. Не нравятся комарики? А мух-то ловить мне не легко. Хлебушек ты ешь? Надо дать тебе хлебушка, попробуешь.
Деловито и ловко, паук заворачивал добычу в саван.
Как умру, - Герман вздохнул и посмотрел на свои руки, - как умру, говорю, - ты здесь не живи. Уходи. Зима скоро. Ищи себе теплое место.
Паук увлеченно работал. Иногда муха начинала вздрагивать, и тогда он деликатно останавливался, давая последней надежде умереть спокойно.
Герман недвижно сидела на стуле. Время скользило, не задевая его. Минуты сгущались, округляясь до часа. Кто знает, сколько прошло? Голова у Германа отяжелела, и он упал на колени в мягкую росистую траву. Стукнули ставни. Задребезжало стекло в старой раме. Туман сомкнулся над головой.
Ге-ерма-ан, пора домой! - позвала тишина маминым голосом.
Ге-ерма-ан, пора домой! - подхватило эхо голосом Зины.
Герман поднялся - зеленые пружины, распрямляясь, легко подбросили его в воздух.
Ге-ерма-ан, домой! - плыло в саду сквозь яблочный аромат.
Ге-ерма-ан, домой! - отзывалось над лесом.
Ге-ерман... Ге-ерман. - перекликались голоса.
Иду! - крикнул Герман.
И проснулся.
Время, вздрогнув, отшатнулось от него и заспешило по делам. За окном непереставая тенькала какая-то птичка. Шумело шоссе. Земля подтыкала солнце себе под бок, поудобней устраиваясь на ночь.
Герман сидел в пустой квартире, пять этажей - над, десять - под. И темнота плотнее и плотнее сжимала его в свой теплый, старческий кулак.
