Неудовлетворенность всяким бытием, которое не есть трансценденция.
Действительность метафизического мышления и действительность трансценденции
1. Трансценденция становится предметной. — 2. Ступени действительности вообще. — 3. Метафизика между [знанием о своей традиции и экзистенциальным присутствием трансценденции. — 4. Материализация и отрицание трансценденции. — 5. Вопрос: иллюзия или действительность
Непостоянство метафизической предметности
1. Мышление в символе. — 2. Логический обвал. -3. Чередование бытия и небытия.
Историчность метафизики
1. Исчезновение как сущность историчности. — 2. Субстанция исчезнувшего. — 3. Троякий смысл всеобщего в метафизическом мышлении.
Существование как форма историчного явления трансценденции
1. Общность и борьба в трансцендентной соотнесенности. — 2. Напряжение между тремя сферами оформления метафизической предметности. — 3. Язык трансценденции на ступенях метафизического сознания.
Методы метафизики
1. Отвергнутые методы. — 2. Усвоение и присутствие. -3. Современные методы.
Что есть бытие? — таков непрестанно задаваемый вопрос философствования.
Бытие, как определенное бытие, доступно знанию. Основные способы его определенности указывают категории. Разработка категорий в логике явным образом приводит к сознанию способы бытия: бытие как бытие-знаемым и бытие-мыслимым становится предметным для нас в его различных разветвлениях и многообразности. Но это бытие не исчерпывает собой бытия как такового (das Sein schlechthin).
Как эмпирическая действительность, бытие содержит нечто, что приходится принимать как данность, нечто охваченное, но не проникнутое мыслью. В ориентировании в мире я овладеваю этой действительностью, которую, необозримую в ее целом, с отдельных сторон и в особенном бытии отдельных вещей я могу знать и относительно познавать (zu kennen und relativ zu erkennen ist). Бытие как бытие познанным (Erkanntsein) всегда несет одновременно на своей границе непознанное. Но познанное вместе с обозначенным им непознанным, как мировое бытие, опять-таки не исчерпывают собою бытия.
От мирового бытия я прихожу, разбивая его, к себе самому, как возможной экзистенции. Я есмь в ней как свобода и обращен в коммуникации на другую свободу. Это бытие-внутри (Darinsein) некоторого бытия, которое еще решает, есть ли оно и что оно есть, не может выйти из себя самого и не может наблюдать за собою. Но и это бытие также не есть такое бытие, которым бы все могло исчерпываться. Оно существует не только вместе с другим бытием свободы и через такое бытие, но и само оно соотнесено с бытием, которое есть не экзистенция, а ее трансценденция.
Если, стало быть, я хочу знать, что есть бытие, то, чем непреклоннее я продолжаю вопрошать об этом и чем меньше я позволяю вводить себя в заблуждение каким-нибудь конструктивным образом бытия, тем с более решительной определенностью для меня выясняется разорванность бытия. Я нигде не получаю бытия, но всегда только некоторое бытие. Бытие как такое сводится к пустому определению высказывания в глаголе-связке «есть», как неопределимо многозначной функции сообщения; но оно никаким устойчивым образом не становится понятием, которое охватывало бы всякое бытие в общем для него признаке, не делается целым чего-то внутреннего, для которого бы все способы бытия были его проявлениями, и тем более не становится специфическим бытием, которое бы обладало отличительным свойством — быть истоком всего. Если я хочу постичь бытие как бытие, то мне это не удается.
Я, как сознание вообще, не могу настоящим образом понять вопроса о бытии, как бытии. Для убедительного познания, присущего этому сознанию, возможно, правда, показать разорванность между отдельными способами бытия; но она остается для него безразличной, потому что познание на пути к объективному бытию с несомненностью предполагает присущее ему единство, даже если это единство и не познано. Привести к сознанию разорванность бытия как такового — это акт свободы. Только решение, усваивающее и отвергающее, стоит перед разорванностью бытия, как перед ситуацией, которая касается его самого и в пограничных ситуациях бросает ему вызов, требуя по-настоящему поставить вопрос о бытии.
Поэтому существование в его витальности и как сознание вообще не узнает опытом о разорванности бытия. Она поражает только возможную экзистенцию, и экзистенция ищет бытие, как если бы оно было утеряно и его нужно было обрести. Возможная экзистенция, в отличие от существования, характеризуется тем, что она есть по-настоящему самость в этом искании бытия (daß sie eigentlich selbst ist in diesem Suchen des Seins). Для нее становится неизбежным опыт: почву бытия я имею не в существовании, не в многообразных определенностях особенного бытия, как бытия-знаемым и бытия-познанным, не в себе, взятом в своей изолированности, и еще не имею ее в коммуникации. Нигде я не имею «бытия». Повсюду я встречаю границы, будучи движим сопряженным с моей свободой, потому что оно и есть сама свобода, исканием бытия. Если я не ищу его, то мне представляется, будто я сам перестаю быть. Я нахожу его, казалось бы, в конкретной историчности своего активного существования, и все же, если я хочу постичь его в философствовании, я принужден бываю видеть, как оно вновь ускользает от меня:
