Насколько я могла судить, в жизни моего учителя истории было всего три радости: цитировать Шекспира, выискивать исторические неточности в телешоу и отчитывать Райана Уошберна.
— Тысяча восемьсот шестьдесят третий год, мистер Уошберн. Разве так сложно запомнить? Авраам Линкольн подписал «Прокламацию об освобождении рабов» в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году.
Райан был здоровяком. Он постоянно держался в тени, был немного стеснительным. Я понятия не имела, почему мистер Симпсон решил, что его стоит поставить на место — раз так семь. Но именно так проходили наши уроки истории: Симпсон вызывал Райана, снова и снова, пока тот не ошибался. А затем начиналось…
Пока мистер Симпсон ругался, Райан не отводил глаз от столешницы, склонив голову так низко, что его подбородок касался ключицы. Сидя слева от него, я видела, как напрягаются его плечи, как на его шее проступает пот.
Я сильнее сжала карандаш.
— Куда подевался тот перспективный ученик, о котором мои коллеги постоянно болтают в учительской? — весело спросил у Райана мистер Симпсон. — У вас хватает фанатов в этой школе, мистер Уошберн. Разве могли все они ошибаться насчет ваших интеллектуальных способностей? Возможно, освобождение всех до единого рабов в этой стране просто не настолько существенно, чтобы ученик вроде вас запомнил дату этого события?
— Простите, — пробормотал Райан. Его кадык вздрогнул.
Внутри меня что-то сломалось.
— Не всех рабов, — ровно произнесла я.
Мистер Симпсон прищурился и перевел взгляд на меня.
— Вам есть чем поделиться с классом, мисс Кендрик?
— Да, — я давно потеряла южный акцент, с которым приехала в Монтану, когда мне было четыре, но привычка говорить не спеша всё ещё оставалась при мне. — «Прокламация об освобождении рабов», — неторопливо продолжила я, — освободила только рабов в Конфедеративных штатах. Остальные девятьсот тысяч рабов были освобождены лишь после утверждения тринадцатой поправки в тысяча восемьсот шестьдесят пятом.
На подбородке мистера Симпсона дернулся мускул.
— Дурак думает, что он умен, мисс Кендрик, умный же знает, что он глуп.
В то утро я работала с пяти. А Райану всё ещё не удалось оторвать взгляд от парты.
Я откинулась на спинку стула.
— Мне кажется, леди слишком много заявляет.
— Хочешь рассказать мне, почему ты оказалась здесь? — школьный психолог пролистала мой файл. В ответ на моё молчание она оторвалась от компьютера, сложила руки на столе и подалась вперед. — Я беспокоюсь, Тэсс.
— Если вы о том, как мистер Симпсон издевается над самыми уязвимыми учениками, то я тоже беспокоюсь.
Слова «издевается» и «уязвимыми» подействовали на психолога, словно криптонит. Она сжала губы в узкую линию.
— И ты думаешь, что «неприемлемая дерзость», — она прочитала слова с написанной мистером Симпсоном записки, — это конструктивный способ выражения твоего волнения?
Я решила, что этот вопрос был риторическим.
— Тэсс, к этому времени в прошлом году ты была в команде по легкой атлетике. Идеальная посещаемость. Судя по всему, ты была довольно общительной.
Не «общительной», а «довольно общительной».
— Теперь ты засыпаешь на уроках, игнорируешь задания. В этом семестре ты пропустила уже пять дней, а он ведь начался меньше трех недель назад.
Мне не стоило оставаться дома с гриппом, — тупо подумала я. Я позволила себе восстанавливаться два дня. А с моими пропусками, это было на два дня больше, чем я могла себе позволить. Мне не стоило открывать рот на уроке Симпсона. Я не могла позволить себе привлечь к себе внимание. К моей ситуации. Я это знала.
— Ты ушла из команды, — психолог безжалостно давила на меня. — Ты больше не общаешься с одноклассниками.
— У нас с ними нет ничего общего.
Я никогда не была популярной. Но когда-то у меня были друзья — кто-то, с кем можно было сидеть за ланчем, кто-то, кто мог начать задавать вопросы, если бы подумал, что что-то не так.
В этом и заключалась моя проблема. Сейчас друзья были роскошью, которую я не могла себе позволить.
Если очень захотеть, совсем не сложно заставить людей от тебя отвернуться.
— Боюсь, у меня нет другого выбора, кроме как позвонить твоему дедушке, — психолог потянулась за телефоном.
Не надо, — подумала я. Но она уже набирала номер. Я сжала зубы, стараясь не реагировать. Я заставила себя дышать. Скорее всего, дедушка не ответит. На тот случай если он возьмет трубку и всё пройдет плохо у меня была припасена целая гора оправданий.
Наверное, он только-только проснулся.
Всё дело в новых лекарствах.
Он не любитель телефонных разговоров.
Пятнадцать или двадцать минут ожидания, прежде чем она положила трубку, были настоящей пыткой. Под грохот пульса в собственных ушах, я поборола желание вздрогнуть от облегчения.
— Вы не оставили сообщение, — мой голос звучал на удивление спокойно.
— Сообщение можно удалить, — сухо ответила она. — Я позвоню ещё раз, позже.
В моём желудке затянулся узел. Я была на волосок от провала. А с нынешним состоянием дедушки, я не могла сидеть здесь и ждать второго раунда. Она хотела, чтобы я говорила. Хотела, чтобы я поделилась своими проблемами. Чудно.
— Райан Уошберн, — сказала я. — Мистер Симпсон точит на него зуб. Он милый. Тихий. Умный, — я сделала паузу. — И каждый день он уходит с урока, чувствуя себя идиотом.
