Мы молчали и следили за тем, как молчат другие. Мы учились у них молчать…
1
Мы стояли в подъезде и смотрели друг другу в глаза. В подъезде было тепло и гулко, пахло жареной картошкой и нашей мокрой одеждой. Мы были мокрые и счастливые.
Я поцеловал Тоню. Мне показалось, что я никогда не целовал ее до этого. У Тони были зеленые глаза, курносый нос, и она не умела целоваться.
За моей спиной щелкнул дверной замок. Тоня оттолкнула меня и отскочила к перилам. Я обернулся. Открылась дверь одной из квартир, и на лестничную площадку вышел невысокий пухленький мужчина пенсионного возраста и с пенсионным выражением лица. Он ощупал нас взглядом, покачал головой и нехотя, громко стуча задниками шлепанцев о ступени, поднялся по лестнице к почтовым ящикам. Он долго рылся в кармане, пыхтел и делал вид, что ищет ключ, потом долго ковырял ключом в замке и делал вид, что никак не может открыть почтовый ящик, потом долго извлекал из него тощую, неприятно шуршавшую газету.
Закрыв ящик, он принялся спускаться вниз, но вдруг остановился на полпути, развернул газету и уткнулся в нее, будто обнаружил нечто удивительное, требующее безотлагательного прочтения.
Мы нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Нам хотелось целоваться.
Пенсионер наконец кончил читать, простучал шлепанцами по ступенькам и скрылся за дверью, оставив после себя шелест газеты, запах дешевого одеколона и ощущение взгляда в замочную скважину.
Мы отошли с Тоней к дверям подъезда и торопливо обнялись. Мне опять показалось, что я впервые обнимаю Тоню.
Снова щелкнула замком дверь. На лестничную площадку вышел тот же пенсионер. Он держал в руке мусорное ведро. Я заметил, что мусора в ведре почти не было.
Пока пенсионер поднимался по лестнице к мусоропроводу, пока вытряхивал ведро в ящик, я успел несколько раз поцеловать Тоню, но поцелуи у нас получились скомканными, суетливыми.
Опорожнив ведро, пенсионер спустился по лестнице и, перед тем как скрыться за дверью, мазанул по нам клейким взглядом.
Тоня зябко поежилась, отстранила меня и подошла к батарее, приставив к ней ладони. Я обнял ее сзади и повернул лицом к себе. У Тони был беспокойный, виноватый вид.
Пухленький пенсионер снова вышел на лестницу. На этот раз он принес с собой веник и совок и принялся подметать лестничную площадку.
– Послушайте, – не сдержался я, – вам, наверно…
Но пенсионер не дал мне закончить.
– Если вы будете грубить и хулиганить, я вызову милицию. Отделение здесь рядом, – быстро проговорил он.
Тоня покраснела и выбежала из подъезда. Я вышел следом за ней…
– Нет, я не понима-а-ю! Кто же целуется в подъезде?! Это некрасиво, неприлично.
– А если нам больше негде…
– Ну не знаю… Я, конечно, понимаю, что всем вам доставляет удовольствие злить пожилых людей, но, ей-богу, на месте Тони я бы со стыда сгорела. Да я бы тут же бросила своего кавалера и выбежала вон!
– На улице шел дождь, а мы и так промокли.
– Ну и что?! Если вы действительно хотите целоваться, так целуйтесь под дождем. Это романтично, это по-настоящему эмоционально! Но не в подъезде же! Фу, даже противно…
2
Нам вовсе не было противно, и почему-то совсем не хотелось целоваться под дождем. Но мы все же решили больше не встречаться в подъездах и стали мужем и женой. В общежитии училища было слишком тесно и людно для семейных пар, поэтому мы снимали комнату. Наша хозяйка работала проводницей на дальних рейсах.
В тот день я вернулся из училища раньше Тони и увидел под дверью квартиры, в которой мы жили, наши вещи. Все наше семейное имущество помещалось в двух чемоданах и большой черной сумке.
Я всего готов был ожидать от хозяйки, но только не этого. Взять чужие вещи – чужие носки, чужие трусы, ночные рубашки, – запихать их в чемоданы и вышвырнуть за дверь!..
Я кинулся к двери. Я тщетно пытался открыть ее своим ключом. Дверь была заперта на нижний замок, а ключ от него был только у хозяйки. Я нажимал на кнопку звонка, барабанил в дверь кулаками, пинал ее ногами. Я так усердствовал, что скоро выбился из сил. К тому же я вспомнил, что днем хозяйка должна была уехать в рейс.
Я сел на чемодан и стал ждать Тоню. «Сегодня утром она выглядела такой беззаботной, такой счастливой, – подумал я. – Точно она предвкушала отъезд хозяйки и радовалась нескольким дням тихой, уютной жизни».
Мне стало жаль Тоню и стыдно перед ней. Разве была она виновата в том, что любила меня? Ведь если бы не я, она могла бы выйти замуж за сильного, умелого, обеспеченного человека, за широкой спиной которого она не знала бы забот, имела собственную квартиру, собственную машину, собственную мебель и много еще всякого собственного, движимого и недвижимого, что не умещалось бы в двух чемоданах и одной черной сумке и что никто не посмел бы выкинуть за дверь.
Тоня пришла и сразу все поняла. Она грустно улыбнулась мне и, не сказав ни слова, села на второй чемодан. Мы молчали и думали, как мне казалось, об одном и том же. О том, что нам некуда идти, что бесполезно стучаться в запертую дверь, что в этом году неожиданно рано наступила зима, что, слава Богу, целы наши вещи.
Потом я вскочил на ноги, схватил чемоданы, сумку и потащил их вниз по лестнице.
