Константин СИТНИКОВ
ЭЛИКСИР ЖИЗНИ
Заключительные органные аккорды мощной волной прокатились под высокими каменными сводами и смолкли. Еще несколько мгновений в воздухе, в стенах и в самой глубине моего существа сохранялась остаточная вибрация, но постепенно и она сошла на нет. Я открыл глаза и увидел, что между рядами церковных скамеек ко мне пробирается сторож-горбун. Я был один в полутемном притворе. Не дожидаясь, пока старик доковыляет до меня, я повернулся и вышел на улицу.
Мне слегка нездоровилось, носовые пазухи были как будто ватой забиты. Два раза чихнув с надрывом, я вытер губы клетчатым платком и сунул его в рукав джинсовой курточки. Сказывались последствия многочасового воздушного путешествия в пронизывающей насквозь воздушной струе.
Узкие улочки старого города были наполнены сумерками. Задрав голову, я с трудом разглядел, что короткая фигурная стрелка настенных часов показывает десять. Позеленевший от старости готический шпиль церкви Святого Духа склонялся надо мной, готовый вот-вот упасть прямо на меня.
До полуночи оставалось еще два часа, и мне предстояло где-то провести их. Я прошел мимо средневековой аптеки с жестяной вывеской, пересек небольшую площадь, выложенную булыжником, и в задумчивости остановился возле одного из каменных столбов Ратуши. В него было вбито тяжелое железное кольцо, слишком узкое для человеческой шеи, однако предназначенное именно для того, чтобы приковывать к позорному столбу преступников. Наверное, это были очень тощие и голодные преступники с худыми, жилистыми шеями.
Крошечное кафе в Ратуше было открыто. Возле него, на воздухе, стояло несколько молодых людей: каждый с чашечкой кофе в одной руке и сигаретой в другой. Внутри было темно, тусклый красный светильник в виде фарфорового купидона плавал в слоистых облаках табачного дыма. Я с трудом протиснулся к стойке и заказал кофе без сахара. Кофе был дорогой и горький до кислоты во рту. Я выпил две чашки и, чувствуя головокружение, вышел на свежий воздух. Странным образом в тесноте крошечного кафе я чувствовал себя более одиноким, чем в пустой церкви, наполненной звуками органа.
Прошло всего полчаса. Подумав, я решил, что, пожалуй, уже не успею сходить в церковь Александра Невского на Замковом холме. И еще я подумал, что, вероятно, больше никогда не увижу его, несмотря на все уверения Магистра. Но если я о чем-то и жалел, то только об этом. Все остальное давным-давно потеряло для меня всякое значение. Я смотрел на редких в этот час прохожих, и меня самого пугало то безразличие, какое я к ним испытывал. Впрочем, что им было до моего безразличия?
В половине двенадцатого я вернулся на Ратушную площадь, уже полностью опустевшую. В тесном переулке позади Ратуши было темно и холодно. От глухой каменной стены тянуло сыростью. На противоположной стороне горбатой улочки, в сплошном ряду средневековых домов, находился городской музей пыток. Низкая дубовая дверь была заперта. Литая бронзовая ручка отдавала холодком, вызвавшим у меня легкий озноб.
Короткая дрожь, похожая на судорогу, прошла по моему телу.
- Надеюсь, ты не забыл заклинание? - спросил Магистр.
Его резкий, скрипучий голос раздался, как всегда, неожиданно: разве можно привыкнуть к голосу, звучащему у тебя прямо в голове? В нем явственно слышалась насмешка.
- Я помню, - кротко сказал я.
Сейчас мне не хотелось препираться с Магистром.
- Тогда чего же ты ждешь? - спросил он раздраженно.
- Когда ты, ап-чхи! угомонишься.
Он сердито замолчал.
Я проговорил заклинание. Замок щелкнул и раскрылся. Дверь отворилась тяжело, с протяжным скрипом, словно нехотя. Я вошел в темное помещение, слишком тесное для выставочного зала, но, похоже, вполне пригодное для зала пыток. Справа и слева в темноте угадывались еще более темные участки арочных проемов, открывавшихся в смежные помещения.
- Налево, - распорядился Магистр.
Я повернул налево, но не успел сделать и двух шагов, как споткнулся о вытянутый носок испанского сапога и едва не разбил голову об острый угол массивной дыбы.
- Осторожней, - зашипел Магистр, - ты свернешь мне шею!
- Если я, ап-чхи! и сверну кому-то шею, то, ап-чхи! только себе, возразил я, чихая и потирая лоб, на котором уже вздулась здоровенная шишка.
- Плевать бы мне на твою шею, если бы она не была у нас общей!
- Посмотрел бы я, ап-чхи! как бы ты стал плевать на мою шею, если, ап-чхи! у тебя и языка-то собственного нету!
- Нету?
- Нету!
Тут я почувствовал, что мой язык начинает шевелиться у меня во рту против моей воли: это Магистр пытался управлять им изнутри. Я схватил кончик языка рукой и проговорил злорадно:
- У-хах? Хъе'? (Ну как? Съел?)
Язык был скользкий и верткий. Но все же я крепко держал его большим и указательным пальцами правой руки. И вдруг моя левая рука схватила мою правую руку и принялась отдирать ее от моего же языка. Некоторое время я отчаянно боролся с самим собой, с переменным успехом. Наконец, обессиленный, я предложил Магистру перемирие, и мы двинулись дальше.
- Ты уверен, что это здесь? - спросил я вслух, хотя достаточно было проговорить свой вопрос мысленно.
