Первый час ночи на исходе.
В большой барской столовой тот легкий беспорядок, который оставляет за собой ушедший день. Пусто; вверху, в люстре над столом, горит одна только лампочка, и это дает чувство неприятной асимметрии. В первую минуту кажется, что все в доме уже спят, но нет: слышны голоса. И, приглядевшись, видишь, что одна дверь неплотно закрыта, и в щель идет яркий свет, и за дверью громко и тревожно говорят двое, мужчина и женщина. Голоса то падают, то возвышаются почти до крика, перебиваются короткими, но глубокими паузами, раз даже слышны слова: «Ты лжешь!» — коротко и гневно выкрикивает мужской голос.
В наступившей паузе слышнее стук маятника. Приоткрывается досель незаметная дверь в левой стене, и наполовину выходит студент, высокий, безбородый, с длинной шеей, в тужурке; в руках у него маленький поднос с двумя пустыми стаканами от чая. Что-то, извиняясь, говорит назад, в свою комнату, и приотворяет дверь. Осторожно, чтобы не стукнуть, ставит поднос на стол и, внимательно вытянув шею, прислушивается к голосам, возобновившим свой непонятный, тревожный и тяжелый спор. Потом так осторожно, без шуму, возвращается назад и плотно закрывает за собою дверь. Голоса становятся громче.
Мужчина. А я тебе говорю…
Женщина. Ты не смеешь, это подло!
Мужчина. Молчать! Ложь! Ты уличная…
Женщина. Что ты, Горя! Погоди! Не тронь! Нет, нет.
Слова обрываются, мгновение полной и глубокой тишины — и один другим раздаются два выстрела: раз! раз! — И сразу пропадает тишина и все становится криком, шумом, беготней. Из-за двери, откуда стреляли выскальзывает полуодетая женщина и быстро пробегает, что-то крича в столовую; за нею, стукнувшись о притолку, выбегает высокий, без пиджака, мужчина и еще раз стреляет ей вслед: со стены сверху валятся осколки разбитой тарелки. Но стреляющего уже охватили по плечам крепкие руки: то выбежал из своей комнаты студент в тужурке и борется, отнимая револьвер. За ним стоит растерянно второй студент, в сюртуке, видимо, посторонний в доме, не знает, что ему делать.
Георгий Дмитриевич. Пусти! Я ее убью! Она…
Алексей. Отдай револьвер!
Георгий Дмитриевич. Пусти, ты меня душишь. (Роняет на пол револьвер.)
Алексей. Фомин, возьмите. Да револьвер, pевольвер возьмите… а, черт! Ну и сильный же ты, Горька, вот не ожидал, что ты такой сильный. Сиди!
Сажает его на стул. Фомин, все так же неловко и растерянно держась, поднимает револьвер и прячет в карман.
Георгий Дмитриевич. Я ее ранил.
Алексей. Нет, цела.
Георгий Дмитриевич. Второй попал.
Алексей. Нет, цела, бежала. Боже мой, что же это! Надо узнать. Фомин, пойдите узнайте.
Фомин. Я не знаю, куда идти.
Алексей. Да в дверь, да в ту, в ту… а, черт! Товарищ первый раз пришел, а ты тут такое… Ах, Горюшка, Гори да что же это! Воды хочешь? — у тебя руки дрожат, можно, как можно!
Георгий Дмитриевич. Да пусти ты меня!
Алексей. Прости, забыл. Горя, брат, что
Георгий Дмитриевич. Она изменила мне.
Алексей. Врешь!
Георгий Дмитриевич. Какая подлость, Боже мой, Боже мой! Ах, брат Алеша, брат Алеша, что делается на свете! Ты подумай: наша Катя, наша чистая Катя… ведь и ты любил ее, это правда, любил? — скажи!
Алексей. Да и люблю! И не… Вам что надо, что вы лезете?
Полуодетая горничная в двери из внутренних комнат.
Горничная. Я… я думала…
Алексей. Убирайтесь! Тоже — лезут!
Георгий Дмитриевич. Никого не пускай.
Алексей. Нет, нет. Ты что говоришь?
Георгий Дмитриевич. Я ничего. Изменила, брат, изменила!
Алексей. Конечно, любил и люблю. И не поверю, пока сам…
Георгий Дмитриевич. Молчи! Раз я тебе говорю… или я так ни с того ни с сего стану стрелять в человека? Я!
Алексей. Да уж! Сиди, сиди, верю. Что же он не идет?
Георгий Дмитриевич. Кто?
Алексей. Фомин.
Георгий Дмитриевич. Она ранена?
Алексей. Неизвестно. Сейчас придет Фомин… чего тебе, воды?
Георгий Дмитриевич. Да.
Алексей. Вот, пей… как руки-то дрожат.
Георгий Дмитриевич. Ты подумай: у женщины двое детей!
Алексей. Ладно, ладно… А, Фомин, наконец, ну что? — что вы там пропали.
Фомин. Ничего. Я не мог найти дороги. Пошел в какую-то дверь.
Алексей. Да что ничего… а, черт! Она ранена?
Фомин. Нет, нет, нисколько.
Алексей. Ну, и слава Богу.
Георгий Дмитриевич громко смеется.
Фомин. Там какая-то пожилая дама… Да вот!
Громко плача, входит высокая, полная дама, одета наскоро по-ночному, торопится.
Вера Игнатьевна. Горюшка, что же это, голубчик ты мой, Горюшка! Слышу… ночью… стреляют… До чего я дожила, Господи! Слышу… ночью… стреляют…
Георгий Дмитриевич(нетерпеливо и резко). Ах, мама! Ну и ночью, ну и стреляют, ну и что же? Ах, мама, всегда вы не те слова скажете, что надо.
