А вот драконов сам вырастил я и выкормил тоже.
Чем я кормлю их? Убоиной, птицей и джемом,
Если подохнет куренок — скормлю им куренка.
Пойло простое: жидкость для зажигалок.
Правда, пришлось мне отстроиться заново, ибо
Рядом с драконами жить, скажем прямо, опасно,
Очень горючи. Поодаль я домик построил.
Подле коровника землю сплошь покрывают
Птицы, сгоревшие заживо прямо в полете.
Да и земля вся оплавлена, в черных и красных, как оспа, отметках:
Черный — ожоги, а красный — то выдохов пепел драконьих.
Ну и помет, разумеется, тоже… ведь девять скотинок.
Тут удобрений на целое поле посадок!
Тесно драконам в коровнике — не вытянешь шею,
Толком крыла не расправишь. Теснятся и злятся.
Пахнут болотною прелью и гнилью отлива,
Пахнут раздавленным крабом и дохлой медузой…
Восьмиугольны глаза их и остры прижатые уши,
Гривы драконьи гремят, как кандальника цепи,
Желтые зубы ощерены, словно в усмешке.
Лучше заборов любых огорожен коровник
Смехом хриплым драконьим, ведь огнем они дышат, напомню.
Или огонь ими дышит? Не знаю, но пахнет драконами пламя,
Черные тени драконьи ложатся на стены,
А стены заляпаны грязью.
Вяло драконы-самцы тяжелые туши таскают.
Крылья их куцы и коротки, не для полета —
Так, обозначить, что мы, мол, драконьего рода.
В воздух драконам-самцам никогда не подняться,
Да и с земли не встают, а лежат, блестя чешуею,
Что на монеты новой чеканки похожа.
Бьют сердито хвостами и пепел вздымают.
Словом, прискорбное зрелище.
Но вы бы видели самок!
Пурпур, и пламя, и крылья их величиною
С двери собора, и сизы, как зимние тени.
Движутся самки проворнее быстрого ветра.
Каждая в стойле своем дрожит нетерпеньем,
Ходит туда и сюда, и клацают по полу когти,
Будто бы землю скребут, чтоб она расступилась
И пропустила драконих в глубины, где плещется лава.
В доме своем (от коровника он в отдаленье)
Слышу я клацанье это, уснуть я не в силах.
И удается мне сном ненадежным забыться,
Только когда драконихи угомонятся.
Самки драконьи, однако ж, почти что бессонны —
Спят, лишь с самцами натешившись досыта, вволю.
Порознь, увы, на них нападает охота,
И потому хоть одна да не спит еженощно.
Стоит войти мне в коровник — драконихи тут же воззрятся,
Гребни торчком, в глазах — огоньки вожделенья.
Имя мое им давно уж прекрасно известно.
Немудрено: с ними я совокуплялся.
Что ж, я не первый познал самку дракона:
Рыцари давних времен потеху придумали эту.
Страсть утолив и стыдом внезапным терзаясь,
Рыцари ждали, пока одолеет дрема драконов,
И убивали. Считалось, что подвиг вершили.
Рыцарей многих за это потом возводили в святые.
Только я думаю: холодно, тягостно было
Рыцарям после на ложе с дочками Евы.
Но ненадолго…
И я в свое время, я тоже
Пил белоснежное пламя из уст крепких и хищных,
Когти мне в спину, я помню, от страсти впивались,
И чешуя оставляла шрамы на коже,
Слышал я грохот драконьего пылкого сердца —
Будто часы старинные гулко стучали.
Семя свое извергал я в глубокое лоно, на волю
Фатума я полагался: что будет, то будет.
Изнемогая, огнем опаленный, потом уползал я,
Долго, бывало, в мокрой траве под небом дождливым валялся.
Кожа краснела тогда моя и шелушилась,
Воздух и дождь ее ранили прикосновеньем,
Кровь из ссадин сочилась и траву обагряла.
А из коровника не доносилось ни звука,
Нет, не клацали когти, самки были довольны.
Спали драконы.
