Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигией и Панацеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство: считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним моими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах.
Гиппократ. «Клятва»
За ничтожную сумму в три лиара какой-то крестьянин согласился подвести его до самых городских ворот. Город был уже близко, то и дело по сторонам мелькали аспидные и черепичные крыши аббатств, чаще попадались деревни, и вид у них был зажиточней. Мул, потряхивая пристроенным на лбу бубенчиком, быстро тащил повозку по дороге, огибавшей Монмартрский холм, на вершине которого крутились на ветру бесчисленные парижские мельницы.
Мигель сидел на краю повозки рядом с корзинами полными зелени и молодой чистой репы, глядел на появившиеся вдали шпили столичных церквей. В голове звучал стишок, который, бывало, любила повторять мать:
Город Париж – это дом королей,
Светлого Феба сиянье лучей,
Сирия в цвете надежд золотых
Данная людям в писаньях святых.
Варварской Скифии щедрый рудник,
Греция, полная роскоши книг,
Рима поэты, ученья раджей,
Мудрые речи афинских мужей,
Вечный розарий, прекрасный как сон
Благоухающий дивный Сидон!
Дорога круто свернула влево, шпили королевской усыпальницы – аббатства Сен-Дени скрылись за лесом, мельницы с Монмартра последний раз прощально взмахнули крыльями и тоже пропали. Колеса задребезжали по неровному булыжнику Антуанского предместья, над ветхими домишками навстречу путешественнику поднялись городские стены и массивные ворота Сен-Антуан, охраняемые круглыми башнями Бастилии.
Париж!
Позади осталась Германия, разбойничьи гнезда рыцарских замков, разбросанных по вершинам меловых скал, сутолока вольных городов, рваная серость всеми презираемого крестьянства, горожане, наперекор имперским указам заносчиво обряженные в синее, позади чужая лающая речь, горькое пиво и жирная свиная колбаса. В прошлом два года, потраченные на бесплодные споры с людьми, ученость свою любящими больше правды. В Германии остались и немногие друзья, гонимые, но не бросившие мечту о грядущей христианской коммуне. И еще ряды виселиц, поставленных семь лет назад для воинов непреклонного Томаса Мюнцера и не пустовавших с тех пор ни единого дня. Просто чудо, что он живой вырвался из Германии.
Возле ратуши Мигель слез с повозки, благополучно преодолел рытвины давно не ремонтированной Гревской площади и очутился на берегу Сены. Только свинцовая полоса кажущейся неподвижной воды отделяла его от острова Сите, башен собора Богоматери и узких кирпичных арок Отеля-Дье – больницы, древностью и славой уступающей лишь госпиталю города Лиона.
С минуту Мигель колебался, какой дорогой идти дальше: за переход через Старый мост надо платить два су, а по новому мосту можно перебраться на другой берег бесплатно. Денег у Мигеля оставалось мало, но он очень устал, нога, сломанная еще в детстве, болезненно ныла, и Мигель хромал сильнее обычного. А Новый мост выводил к самым крепостным стенам, откуда пришлось бы возвращаться через весь город. Мигель заплатил деньги, перелез через натянутую поперек моста цепь и двинулся к Отелю-Дье. Сквозными проходами вышел к Малому мосту, за которым на другом берегу темнели крыши Латинского квартала. Там располагается опора и слава католической церкви – Сорбонна. Туда держит путь разыскиваемый церковными трибуналами трех стран еретик Мигель Сервет.
Порой Мигелю самому казалось удивительным, что он и есть тот самый Мигель Сервет, о котором враги говорят столько худого, а друзья предпочитают молчать, потому что слишком опасно быть другом Сервета. А началось все несколько лет назад, когда духовник молодого императора Карла во время приезда в один из арагонских монастырей обратил внимание на невысокого странно светловолосого и к тому же хромого воспитанника. Четырнадцатилетний Мигель выделялся среди товарищей не только внешне. Он бегло говорил по-латыни, знал греческий и еврейский языки, мог объясниться с итальянцем, а испанский и французский языки были его родными. Мальчик оказался тверд в вере, выказывал изрядные для своего возраста познания в схоластической теологии и философии и, как выяснилось, приступил даже к изучению арифметики. Кардинал пришел в восхищение, и талантливый юноша был включен в свиту императора в качестве секретаря его духовника.
Император направлялся для коронации в Рим, следом за императором туда же поехал и Мигель.
Знал бы добрый духовник, какую ошибку он совершил! Насмотревшись на фривольные нравы курии, привыкший к аскетизму Мигель сразу и навсегда разочаровался в католицизме. К тому же, нашлись люди, выслушавшие его сомнения и указавшие иной путь. Мигель Сервет примкнул к последователям виттенбергского пророка Мартина Лютера. Он покинул свиту Карла, три года учился юриспруденции в университете Тулузы, а затем направился в Германию, куда звали его новые учителя.
Но вскоре между Мигелем и сытыми бюргерскими проповедниками появилась трещина, которая в самый недолгий срок обратилась в пропасть. Дело в том, что были в Германии и такие люди, которые подобно Мигелю мечтали о пришествии на землю царства небесного, о возвращении тех времен, когда «верующие были вместе и имели все общее». Не желая ждать последних времен, они восстали на вавилонскую блудницу, но сами пали от меча. Случилось это за несколько месяцев до того, как императорский духовник выбрал себе нового секретаря; тогда еще Мигель ничего не слышал о Томасе Мюнцере и его крестьянском войске. И вот теперь, запоздалым пророком выступил он на защиту погибших.
