Док с экрана монитора с сочувствием смотрит на Бегина, кивая каким-то своим мыслям, после чего осторожно выдает:
– Вы слишком много курите, Александр.
Бегин с невеселой усмешкой пожимает плечами. Пододвинув к себе пепельницу, заполненную окурками под завязку, медленно выдыхает проклятый дым.
– Пожалейте себя, – продолжает док. Динамики старенького, но шустрого еще ноутбука придают его голосу хрипящий и чуть механический голос. – Или… У вас это, может, форма наказания себя?
Как его зовут, Бегин не помнит. Какое-то время назад, еще в Москве, во время очередного визита, Бегин читал его фамилию на табличке, приколоченной к двери. Но та вылетела из головы. То ли Иванюк, то ли Иванчук, а может быть, даже Иванченко. Но точно не Иванов. Впрочем, Бегину все равно. Все это не имеет никакого значения.
– У нас с вами разные взгляды на самих себя, – отзывается Бегин.
Похмельное сознание искривляет реальность своеобразно: сейчас он четко ощущает себя как говорящая голова, получающая сигналы откуда-то извне и озвучивающая их. Это даже забавно. Впрочем…
– Что вы имеете в виду?
– Понимаете, – Бегин тушит окурок. Рука машинально тянется к пачке сигарет, но Бегин останавливает себя. Это было бы слишком. Если док захочет, у Бегина будут проблемы. А если курить одну за одной – док молчать не будет. Паршивец. – Понимаете, вы считаете, что наше тело, наш организм, голова-руки-ноги – это и есть мы. Я воспринимаю все немного иначе. Это все просто… ну, лошадь. Или автомобиль. Временное транспортное средство.
Док кивает. Очевидно, вспоминает, что месяц-другой назад о чем-то подобном они уже говорили.
– Я вас понимаю. Хотите сказать, что наше тело – это не мы?
Пива бы, думает Бегин. Уж больно голова трещит.
– Да ничего я не хочу сказать.
– Но вот посмотрите с другой стороны на все это, Александр. Вы ведь не станете сознательно губить свою лошадь? Ну, или машину.
У Бегина нет ни лошади, ни машины. Лошадь ему никуда не вперлась. А машину он не водит уже… Нет, про это лучше не вспоминать. Иначе будет только хуже.
После событий последних дней Бегина немного замкнуло. И да, он нажрался. Было слишком тяжело, чтобы выносить реальность и происходящее вокруг один на один. Проснувшись утром, Бегин чувствовал себя ходячим мертвецом. Да и сейчас немногим лучше. Голова стучит так, словно готова взорваться. Нет, Бегин не чувствует боли – лишь пульсация, похожая на постукивания молоточков, в висках и где-то внутри черепной коробки. Во рту будто кошки нагадили. Зато мысли бегают где-то там, на заднем плане, не занимая собой все пространство. «Обезьяний ум» крепко спит или еще пьян. Уже хорошо.
А потом пришлось открывать компьютер и звонить доку. Что поделаешь, это одно из условий.
– Вы делаете свою работу, – бурчит Бегин, протирая помятое лицо. – И я это понимаю. А я делаю свою. Так что давайте не будем строить из себя праведников, хорошо?
– Мы просто разговариваем. – Док реагирует невозмутимо, но тихим сапом продолжает свое дело. – И раз уж вы заговорили о праведниках… Разве вы себя к ним не относите?
В голове начинает стучать еще сильнее. Нужно что-то с этим делать. Забавное дело: если Бегину в руку воткнуть раскаленный нож, он практически ничего не почувствует. А тут… Бегин ловит себя на занятной мысли, вспоминая слова дока про наказание самого себя. А что если это не наказание, а наоборот – попытка что-то почувствовать?
Но собеседнику на экране ноутбука об этом лучше не говорить.
– Стоит ли делить мир на праведников и грешников, – откликается Бегин. – Это все у нас в голове. Не более того. Это одна из иллюзий.
Док будто удивляется.
– Вы сейчас серьезно? А как же… как же то, чем вы занимаетесь?
Бегин косится на сигареты. Пора ли? Мысленно: «Миссисипи – раз. Миссисипи – два. Миссисипи – три». Теперь можно. Бегин закуривает снова и выпускает поверх дисплея ноутбука струю дыма.
– Знаете… Если вы назовете кого-то праведником, то в этот самый момент вы создадите и грешников. В этот самый момент с высоты праведника открывается целый простор для осуждения. Ведь плюс не может существовать без минуса. Грешник нужен праведнику, чтобы оправдать его собственное существование.
Док молчит. Что ж, его право.
– А теперь посмотрите на всю тупость и абсурдность наших усилий. Мы все время стараемся избавиться от грешников, искоренить их. Мы надеемся на существование мира, в котором не будет плохих людей. Это утопия. Мы врем сами себе каждую минуту. Это бессмыслица. Потому что праведники не могут существовать без грешников. Они – просто другая сторона той же самой монеты, – Бегин усмехается. Тушит сигарету и отодвигает пепельницу. Смотрит в глаза доку, который, хмурясь, внимательно ему внимает. – Но не беспокойтесь по этому поводу сильно. На самом деле ни тех, ни других просто не существует. И вы сами знаете об этом.
С похмелья, когда мозг практически спит, довольно легко заставить себя поверить в то, во что хочется верить.
А вскоре сеанс заканчивается. Бегин отбыл свою повинность. В следующий раз… Хрен знает, когда. Но не сегодня. Значит, можно выныривать в мир. Бегин встает из-за старого, скрипучего стола, который не разваливается только каким-то чудом. Казенная однокомнатная квартирка в какой-то глуши города Домодедово – та еще дыра. В комнате из мебели – только этот дурацкий стол, ветхий шифоньер с зеркалом да продавленная двуспальная кровать.
