1
Их было десять в милицейской машине: семеро в железной коробке кузова, забранного частой решеткой, двое сопровождающих и шефер. Старший конвоя оперуполномоченный уголовного розыска Вениамин Свиридов, белобрысый конопатый парень лет двадцати пяти, дремал, привалившись к водителю.
О предстоящей поездке он узнал утром. Часов в восемь его вызвал начальник милиции Гаранин и сообщил, что ему придется сопровождать в область арестованных и осужденных.
За несколько дней до этого Свиридова определили в батальон ополчения взводным. Назначением своим он был вполне доволен и ничего иного пока не желал. За два месяца войны ему до чертиков надоела неопределенность своего положения, снисходительные усмешки военных, у которых ему во время патрулирования приходилось проверять документы, и злой несправедливый шепоток за спиной — окопались в тылу, палкой небось туда не выгонишь. А Веня как раз туда и рвался…
Свиридов было заартачился, но разговор кончился тем, что начальник, измотанный эвакуационной сумятицей, всерьез и нехорошо обругал подчиненного и выгнал из кабинета. Больше он не спорил. Ему дали с собой новенький, еще в рыжей заводской смазке, автомат ППШ, пять банок консервов, несколько буханок хлеба и как довесок — два ящика документов, которые тоже надо было сдать в областное управление.
В кабине, несмотря на опущенные стекла, стояла отупляющая духота, пропитанная бензинным запахом. Дорога была разбита, машину сильно трясло. Время от времени, после особенно резкого толчка, Веня поднимал голову, тер глаза, осматривался и вновь замирал. Хотелось спать и мутило от бензина. Наконец понял, что заснуть все равно не удастся.
— Сколько отмотали? — зевая, спросил он долговязого, чернявого водителя, своего ровесника и соседа по улице Николая Воробьева.
— Километров сорок, ну, может, чуток побольше.
— Ничего себе, — присвистнул Вениамин, — полдня трясемся вечер уж скоро, и всего сорок километров. Давай на грейдер махнем! Мы ж по этим рытвинам неделю тащиться будем.
— Давай-давай, — буркнул Воробьев. — Там тебе «юнкерсы» враз решку наведут, здесь хоть тряско, да спокойно, так что сиди дрыхни.
Слишком вольный тон задел оперуполномоченного. Он хотел напомнить о субординации, даже повернулся к Николаю вполоборота, но раздумал — жара путала мысли, нагоняя вялость и сонное оцепенение. Потом, все же посчитав, что последнее слово должно остаться за ним, он наклонился к приборному щитку, поморщил лоб.
— Ты того… воды подлить бы надо, а то вон жарко как. Слышь, что ли?
— Можно, — неожиданно легко согласился подначальный. — За Верхней Плавицей пруд есть, там и зальем. Искупаться можно будет…
Но в Плавицу они попали нескоро. Сначала спустил левый задний скат, и водитель с Бельчиком, маленьким смешливым белорусом из конвойной роты, почти час ковырялись, меняя баллон, потом в спешке проскочили нужный поворот — пришлось возвращаться.
По длинной сельской улице гнали скот. Поднимая клубящуюся завесу пыли, коровы и овцы неспеша обтекали машину. Кругом стоял невообразимый гвалт — рев, блеяние, звон колокольцев, крики подзывавших скотину хозяек.
— Переждем, — отплевывая пыль, сказал Воробьев, — ни черта не видно — придавим какую буренку, шума не оберешься. Ты пить хочешь?
Не дожидаясь ответа, он начал вытягивать из-под руля свои длинные, невесть как умещающиеся в тесной кабине ноги, спрыгнул с подножки и направился к ближайшей калитке. Свиридов тоже выбрался наружу, забарабанил по железной двери кулаком.
— Бельчик, вылазь!
Выставив прикладом вперед винтовку, тот осторожно спустился по лесенке вниз.
— Куды приехали, товарищ командир?
— Верхняя Плавица. Давай перекурим.
— А мы, начальник? — подал голос из глубины кузова карманник Гусев, которого за фамилию и длинный нос звали просто «Гусь». — Давай выпускай, все зады отбили.
— Время не вышло. Надо распорядок соблюдать, — бросил Бельчик и старательно облизал языком махорочную самокрутку.
— У-у-у, бульбаш чертов, — разозлился длинноносый, но больше не приставал, потому что два часа назад, когда меняли баллон, Свиридов по очереди выпускал их всех.
— Во, водичка! — показал большой палец появившийся из калитки шофер. В другой руке он тащил ведро. — Колодезная, аж зубы ломит. Пейте.
Следом показалась крепко сбитая молодуха в коротком ситцевом платье. Щуря блестящие раскосые глаза на Веню, она усмехнулась.
— Можа, товарищ военный, молочка парного хотят испить! Щас корову доить буду, а то и холодное в погребе есть, которое утрешнее.
Покусывая пухлую, четко очерченную губу, женщина с откровенным любопытством разглядывала старшего конвоя, потом посмотрела на Бельчика и снова, повернувшись к Свиридову, спросила:
— Принесть молочка?
«Ох, ну и баба», — отворачиваясь, подумал Вениамин, а вслух сказал, стараясь не показать, что смутился:
— Лучше водички. Товарищ, вон, попил, нахвалиться не может, чем вы ее так подсластили?
— Сейчас не надо, — подхватил Воробьев, — вечерком молока попьем. Мы где машину на ночь поставим?
Никакого разговора о том, чтобы ночевать в этом селе, не было. Но Николай напористо наседал.
— Нет никакого резона ночью ехать. Со светом нас за десять верст видно, а без света куда мы поедем — до первой ямы? Вон ночи сейчас какие темные.
