Ки-но Цураюки (ок. 878 — ок. 945 гг.) — один из основателей японской литературы. Замечательный поэт, он возглавил комитет по составлению поэтической антологии "Кокин вакасю", сокращенно, «Кокинсю», ("Собрание древних и новых песен Ямато"; далее — в примечаниях: "Кокинсю"), в предисловии к которой впервые изложил принципы японской поэтики. В «Собрание» вошли стихотворения лучших поэтов VIII–IX вв.; оно надолго определило пути развития поэзии, да и всей японской классической литературы. Основная форма японской поэзии тех времен — танка-пятистишие, стихотворение в тридцать один слог. Пятистишие было истинным воплощением понятия «прекрасного» в японской средневековой культуре. Предметом поэзии была жизнь человеческого сердца в тесной связи с миром природы. Поэтика пятистишия испытала сильное влияние буддизма с его идеей бренности, с его интересом ко всему сущему, будь то высокое или низкое; отсюда и тонкое чувство смешного, любовь к гротеску. Мир пятистишия включал в себя всю гамму человеческих чувств, причем в особенности зыбкие, прихотливые переходы от серьезного к забавному, от величественно-прекрасного к живой прелести, открывшейся на миг. Все это в полной мере относится и к стихам самого Цураюки и к его «Дневнику», где отражены два месяца жизни поэта, возвращающегося в столицу после пребывания правителем в далекой земле Тоса на юго-западе Нанкайдо (ныне остров Сикоку). Он был послан туда правителем, видимо, в знак опалы. Разумеется, это не дневник в полном смысле этого слова, это повесть со скрытым лирическим сюжетом в форме дневника. Начинается она с литературной мистификации. Автор объявляет себя женщиной и пишет свой дневник не "мужскими знаками", то есть иероглифами, а японским слоговым письмом, которое было тогда в ходу именно у дам. Видимо, большинство, — если не все, стихи написаны самим Цураюки.
В. Санович
Ки-но Цураюки
Дневник путешествия из Тоса
Вот и я, женщина, решила попытаться написать то, что называется дневником — их, говорят, мужчины тоже ведут.
В час Собаки, в день 1-й после 20-го луны 12-й, завершающей, года некоего отправляемся мы в путешествие[1], — а как что было, я и записываю мало-помалу.
Один человек, отбыв четыре или пять лет в провинции, покончил с установленными обычаем делами, получил свидетельство об исправном несении службы[2], выехал из казенных палат, где обитал до сих пор, и направился к тому месту, где должен будет садиться на корабль. Провожали его разные люди — известные ему и неизвестные. А уж те, с кем все эти годы он был в тесном общении, о разлуке думали с тоской и хлопотали то об одном, то о другом целый день напролет, пока спустилась ночь.
В день 22-й возносили молитвы, чтобы спокойно нам было до самой провинции Идзуми. Фудзивара Токидзанэ "направил храп нашего коня"[3], хотя путь нам и предстоял на корабле. И высокопоставленные, и среднего, и низкого положения люди — все перепились до удивления: даже вблизи соленого моря шутки пошли "с душком".
День 23-й. Есть здесь человек по имени Яги-но Ясунори. Этот человек не принадлежит к тем, кто служил у губернатора постоянно, но как раз он-то с торжественным видом и "направил храп нашего коня". Может быть, дело в личности губернатора, однако если обычный житель здешней провинции, попрощавшись, больше не показывается нам на глаза, то люди понимающие приходят без стеснения. И хвалю я их вовсе не из-за подарков.
День 24-й. Приехал "направить храп нашего коня" монастырский наставник[4]. Все, кто здесь есть, высокопоставленные и низкие, вплоть до детей, напились до одурения: от веселья у тех даже, кто не знает знака «I», ноги при ходьбе выписывают "крестики"[5].
День 25-й. Из губернаторской резиденции доставили письмо с приглашением. Отправившись по этому приглашению, мы предавались всевозможным развлечениям весь день и всю ночь, пока стало светать.
День 26-й. Все еще шумно пировали в резиденции губернатора. Всех нас, вплоть до слуг, одарили. Кто-то громким голосом произносил по-китайски стихи. И хозяин, и гость, и другие люди читали друг другу японские песни[6]. Песни на китайском языке я не смогу здесь написать, а японскую губернатор-хозяин продекламировал такую:
Я оставил столицу,
Мечтая о встрече с тобою.
Я приехал…
Напрасно я ехал сюда:
Ожидает нас снова разлука.
И когда прозвучала эта песня, прежний губернатор, что возвращается домой, продекламировал:
Далеко отправляюсь
По дороге из волн удивительно белых
Но в этом
Никто на меня не похож
Так, как ты…
Другие люди тоже слагали стихи, но примечательных среди них по-моему, не было. Разговаривая о том и о сем, прежний губернатор вместе с нынешним сошел с крыльца вниз. И нынешние хозяева, и прежние, обнявшись, пьяными голосами проговорили сердечные напутствия, после чего одни вышли из ворот, другие вошли в дом.
День 27-й. Из Оцу вышли на веслах в Урадо. Пока это происходило, здесь, в провинции, внезапно умерла девочка, рожденная еще в столице, и отец ее, хотя и глядел на предотъездные хлопоты, не проронил ни слова и лишь о том скорбел, что вот возвращаемся мы в столицу, а девочки уже нет. Те, кто был рядом, не выдерживали. Вот песня, которую написал человек, бывший тут в это время:
