Глава первая
Когда трудно даже дышать. Четырнадцать лет назад
На похороны Андрея я не пошла по нескольким причинам. В первую очередь потому, что не могла делить горе с вдовой, прекрасно понимая, что та на него – в глазах общественности, да и просто по совести – имела значительно больше прав.
Нет, я не боялась огласки или быть узнанной. Меня не пугало, что кто-то вскинет указующий перст в мою сторону, привлекая всеобщее внимание. Попрощаться с Андрюшей, я уверена, пришел весь город, так что затеряться в толпе будет нетрудно. Да и кто может меня узнать, если мы по понятным причинам наши отношения не афишировали? Вряд ли кто-то из друзей покойного знал о моем существовании. Во всяком случае, меня возлюбленный никому из них никогда не представлял. Удивительно, но нам как-то удалось избежать даже случайных встреч со знакомыми, весьма вероятных при длительных отношениях.
Хотя… Только сейчас я поняла, что мы нигде вместе и не появлялись, предпочитая домашний уют, правда, как правило, чужих квартир. Изредка, в отсутствие мамы, встречались у меня.
Так что очевидно: при таких обстоятельствах вряд ли мне стоит опасаться громкого и позорного разоблачения на кладбище.
Но, помимо нежелания встречаться с женщиной, с которой мне невольно пришлось делить любимого (или это она его со мной делила?), была и еще одна причина, по которой я отказалась от последнего свидания с Андреем.
Звучит глупо, но я просто не могла видеть его туфли. Представляя Андрюшу, такого молодого и красивого, лежащим в гробу, я с трудом, но готова была смириться и с восковым цветом лица, и с нелепым макияжем, которым тот обычно пытаются замаскировать. Никогда не понимала: зачем гримировать покойников? От этого они обычно становятся настолько не похожи на себя, что чаще всего просто невозможно разглядеть в кукольной маске знакомые черты.
Хотя, может, на это и расчет? Может, с человеком легче прощаться, если не узнаешь в нем того, кого недавно знал и любил? Некая, пусть и слабая, попытка обмануть подсознание?
Как бы то ни было, но со всем этим я, пусть и не без труда, еще могла смириться, как и с нелепо сложенными на груди руками, которые вроде бы даже связывают, чтобы они ненароком не раскрылись в объятьях во время прощальной церемонии.
А вот туфли мне покоя не давали. Не сама обувь, конечно, а ее образ, нарисованный воображением. Понятия не имею, какие именно ботинки родня выбрала для последней Андрюшиной дороги, но мне почему-то было невыносимо больно представлять торчащие из гроба носы начищенных до блеска туфель. Наверняка новых: с подошвой, не тронутой даже примеркой.
Глупо, да? Почему именно эта деталь засела в моих мозгах, не знаю. Но вот засела и теперь вызывала стойкую неприязнь, как главное и незыблемое свидетельство реальности происходящего. Можно подумать, не будь этих дурацких ботинок, вздумай Ангелина похоронить Андрея босиком, мне было бы проще смириться с его утратой.
И все же, представляя любимого в гробу, я все время «застревала» именно на обуви. Видеть ее я просто не могла. Не могла – и все тут.
Не пошла я на кладбище и на следующий день – знала, что по традиции утром могилу посещают родственники. И если встреча с ними во время церемонии прощания мне ничем не угрожала, то теперь могла вызвать вполне уместные, но очень неприятные вопросы.
Навестить Андрея я решилась только спустя неделю после его похорон. Положила на могилу свежие цветы, поразмышляла, не стоит ли убрать старые, но пришла к выводу, что права такого у меня нет. Поэтому просто положила розы поверх одного из венков и, присев на металлическую скамейку, произнесла на удивление спокойно:
– Ну, здравствуй, милый.
Глава вторая
Возвращение. Наши дни
– Ты совсем рехнулась? – Ольга застыла у плиты, подняв вверх ложку, которой только что помешивала булькавший на плите суп.
Ее голубоглазый годовалый сын, сидевший в высоком детском стульчике, перестал пускать пузыри и удивленно уставился на мать, пытаясь определить, не он ли вызвал родительский гнев, и если все же он, то не стоит ли в связи с этим предпринять какие-то действия: разразиться оглушительным ревом, к примеру. Решив в итоге, что не стоит, он вновь принялся водить игрушечной машинкой по столу, издавая звуки, призванные обозначить звук ее двигателя.
– Ты рехнулась? – повторила подруга уже шепотом, заправляя свободной рукой лямку бюстгальтера, упавшую на руку. Белье с трудом вмещало Ольгину грудь, которая и до родов-то отличалась пышностью формы, теперь же, наполненная молоком, и вовсе представляла монументальное зрелище. Обычно сначала из-за угла появлялся бюст, и только потом его счастливая обладательница… – Ну какое возмездие, Лер? Столько лет прошло! А кстати, действительно, сколько? – Ольга задумалась.
– Четырнадцать, – глухо отозвалась я.
– Четырнадцать… – повторила подружка. – Вот именно – четырнадцать! – Она решительно махнула ложкой, отчего с нее во все стороны полетели брызги. Одна капля угодила на мою юбку, тут же расплывшись на ней жирным пятном. Я поморщилась, но промолчала. Олька и вовсе ничего не заметила. Отвернувшись к плите, она принялась яростно орудовать ложкой, напоминая злую ведьму, готовящую какое-то волшебное снадобье.
