Если бы она знала, что ее уже к вечеру не станет, стала бы она с самого утра тщательно готовиться к тому свиданию? Стала бы укладывать в просторную красную сумку вместе с бухгалтерскими документами еще и свежевыглаженную простыню и привезенную (выкраденную, иначе не назовешь) из итальянского отеля коробочку с розовым мылом и пачку презервативов?
Ее звали Оксана. Ей было двадцать восемь лет. Она была разведена и встречалась со своим пожилым и очень респектабельным любовником на Пушечной улице, за Кузнецким Мостом. Они редко ходили в рестораны и старались вообще не появляться вместе в людных местах. Ее мужчина был женат, у него были смуглое полноватое тело, покрытое густой темной шерстью, спокойные карие глаза и круглая лысина, обрамленная благородной сединой. В его жилах текла смесь армянской и украинской крови, и он был необычайно привлекателен.
Утром Оксана приняла душ, позавтракала поджаренным хлебом с ветчиной, выпила большую чашку кофе, собралась и, бросив последний взгляд на окно, за которым она увидела унылое, затянутое серо-фиолетовой тучей ноябрьское небо, вышла из квартиры. На метро она добралась до работы и с нетерпением ждала, когда же замурлыкает особым, кошачьим, мурлыканьем телефон – так звонил ей только он. Мужчина, который заполнял собой всю ее одинокую женскую жизнь, был дорог ей, Оксане даже казалось, что она любит его. Он должен был позвонить и сказать точное время их встречи. И он позвонил. В три часа. Она в тот день была почему-то нервна, ее раздражали все, кто находился рядом с ней, кто наблюдал такую перемену в ее настроении. И никому бы и в голову не пришло, что она предчувствует свою смерть, но не может осознать это предчувствие. Что ей, ее сущности, запрятанной глубоко от посторонних, очень тяжело расставаться с этой жизнью и что, несмотря на то, что она складывалась у нее тяжело – она рано осталась одна, нелепо развелась и нашла замену своему мужу лишь спустя три года, – все равно, она слишком любила жизнь, чтобы спокойно, без предчувствий, с ней расстаться. В тот день она как-то особенно, с каким-то неистовым наслаждением замечала и ценила ее обычные, казалось бы, проявления: прохладный ноябрьский воздух, сладко пахнувший утренним морозцем, теплый и уютный кабинет с чисто вытертым рано утром уборщицей новым столом, на котором пышно цвели хризантемы… Работа никогда не утомляла ее, она уже привыкла к этим столбцам цифр на экране компьютера, запрятанного в специальную угловую нишу, к постоянному хлопанью дверями, радовалась утреннему, в десять часов, чаю с печеньем и шоколадом и обычным женским разговорам о семейных проблемах, о мужьях и детях, таких капризных, требующих от женщин особого внимания, но все равно родных, своих… Но это были разговоры о чужих семьях. У Оксаны-то, кроме женатого любовника, никого и не было. Зато была тайна, была съемная маленькая квартира на Пушечной улице, находящаяся как раз возле станции метро, рядом с ее работой. И хотя в этой квартире было все для нее тоже чужим и она никак не могла заставить себя ложиться на чужие простыни (поэтому ей приходилось время от времени приносить свою простыню), все равно ей нравилось бывать там, пить вино из синих хозяйских фужеров, закусывая яблоками или персиками, и, чувствуя приятное утомление и дрожь в ногах, сидеть на коленях своего любовника.
В тот день на ней было красивое кашемировое платье, новое белье, и вообще она чувствовала себя необыкновенно возбужденной, нервной и сама не могла понять, что же с ней происходит. После работы, голодная (она специально не пошла в столовую, чтобы быть перед свиданием легкой, готовой опьянеть уже от первого глотка вина и от первого поцелуя), она помчалась на квартиру, чтобы встретиться с мужчиной, и провела с ним несколько часов. Потом любовник привез ее домой…
Оксану Музрукову обнаружила соседка, возвратившаяся с работы. Она лежала в подъезде, на лестничной площадке, как раз перед дверями своей квартиры, с простреленной грудью. Еще дышала. Но в машине «Скорой помощи» скончалась, так и не придя в сознание. При ней не обнаружили ни сумочки с кошельком (в котором было три тысячи восемьсот пятьдесят рублей и двести долларов), косметикой, ключами и порванными колготками, ни пакета с простыней, которую она собиралась постирать, ни коробки с пирожными и черным виноградом – остатками недавнего пиршества, которые она несла домой, ничего… Пальто ее было распахнуто, как если бы она успела его расстегнуть уже перед тем, как открыть ключами дверь своей квартиры, белое кашемировое платье в области груди напиталось кровью…
Никто из соседей выстрела не слышал, из чего можно предположить, что пистолет, которым застрелили девушку, был с глушителем. Кто-то сказал, что ее убил любовник, невысокий господин в темно-синем пальто, с которым она встречалась вот уже три месяца и который иногда приезжал к ней на белой нарядной французской машине… «Рено» или «Пежо», не помню…»
Лариса Стрешнева возвращалась из спокойного, нежаркого лета, каким был ноябрь в Турции, в Мармарисе, в холодную промозглую Москву с чувством глубокого сожаления. Нет, она все-таки ненормальный человек, совершенно не умеет отдыхать, вместо того, чтобы из Мармариса отправиться в Измир или Демре-Миру, где можно сквозь прозрачную морскую воду полюбоваться на затопленный каменный город или просто со вкусом побездельничать, валяясь на пустынном в это время года пляже, или же перенестись по воздуху в Египет, в Шарм-эль-Шейх, она возвращается домой. Ее не ждала никакая работа – после того, как ее муж объявил ей о своем уходе, она сразу же уволилась с работы и заперлась дома, чтобы никого не видеть, никого не слышать и не отвечать на дежурные ахи и вздохи знакомых. Ну, ушел и ушел. Что дальше? А дальше надо было как-то жить. Как-то просыпаться и встречать новый день, умываться, что-то есть, слушать хорошую музыку, смотреть хорошие фильмы и читать хорошие книги. Жизнь не могла заключаться в человеке, который никогда не любил ее и женился из жалости или из привычки видеть рядом с собой ее, Ларису, некрасивую, в общем-то, женщину, с рыжими от природы волосами и, что самое ужасное, с немного искривленным носом. Он говорил ей, что этот чудесный, слегка смещенный утиный носик придает ее внешности шарм и она настолько оригинальна, что ему нравится появляться с ней на людях, словом, нес всякую чушь, лишь бы успокоить ее, внушить ей мысль, что он любит ее и с таким носом. А сколько раз он целовал ее нос, постепенно опускаясь к губам, а оттуда к шее, груди, животу… Может, он и любил ее когда-то, но свою одноклассницу все равно любил больше, раз ушел к ней. И вообще уехал в Петербург.
