Сознание возвращалось медленно и болезненно. Он прорывался сквозь плотный слой сна, из воображаемого начала всех начал, пересекал само время. Он вытянул псевдоподию из изначальной тины, и эта псевдоподия была им. Он стал амебой, заключавшей в себе его сущность, затем рыбой, помеченной некоторой индивидуальностью, затем обезьяной, не похожей на других. И, наконец, стал человеком.
Каким? Он смутно видел себя, стоящим с лучевиком в руках над трупом. Вот таким.
Он очнулся, протер глаза и стал ждать других воспоминаний.
Но ничего не вспомнил. Даже имени.
Он поспешно сел и приказал памяти вернуться. Безуспешно. Он огляделся вокруг, надеясь найти ключ к своей личности.
Маленькая серая комната, в одном конце которой — закрытая дверь. В другом, в алькове, сквозь штору виднелся крошечный туалет. Помещение освещалось из какого-то скрытого источника, возможно, с потолка. В комнате стояли кровать, стул — больше ничего.
Он подпер подбородок рукой, сомкнул веки, попытался сосредоточиться. Гомо сапиенс, мужчина, человек с планеты Земля. Он говорил на языке, называющемся английским. (Значит ли это, что были другие языки?) Ему были известны названия предметов: комната, кровать, стул. Он обладал, кроме того, определенным запасом общих знаний. Но отдавал себе отчет, что существует великое множество важных вещей, которые он знал когда-то, но не знает сейчас.
Со мной что-то случилось.
Это «что-то» могло кончиться хуже. Если бы оно продлилось еще немного, он мог остаться безмозглым созданием, лишенным дара речи, не осознающим даже того, что он является человеком, мужчиной, землянином. Кое-что ему сохранили.
Но когда он попытался выйти за рамки известных ему фактов, то натолкнулся на темную, заполненную ужасом зону. НЕ ВХОДИТЬ.
Я, наверное, был болен.
Единственное разумное объяснение. В свое время, вероятно, у него были какие-то воспоминания о птицах, деревьях, друзьях, его положении в обществе, а может быть, и о жене. Теперь он мог лишь предполагать их. Когда-то он говорил: «Это похоже на ..» или «Это напоминает мне ..» Теперь же ничто ни о чем ему не напоминало, вещи были самими собой — и только. Он потерял возможность сравнивать и противопоставлять. Он не мог больше анализировать настоящее в свете пережитого прошлого.
Должно быть, я в больнице.
Конечно. Здесь его лечат. Добрые врачи трудятся над возвращением ему памяти, осознания личности, чтобы сообщить ему, кто он и что он. Благородный труд! Он почувствовал, как на глазах у него выступили слезы благодарности.
Он встал и медленно обошел комнатку. Дверь была заперта.
Он стал ждать. Прошло немало времени, прежде чем в коридоре послышались шаги.
Шаги остановились у его двери. Панель откатилась в сторону, и показалось чье-то лицо.
— Как самочувствие?
Судя по коричневой форме и предмету, висящему на поясе (вероятно, оружие, подумал он), пришедший был охранником.
— Вы можете сказать, как меня зовут?
— Называй себя «четыреста второй», — сказал охранник. — По номеру камеры.
Ему это не понравилось. Но лучше 402-й, чем никто. Он спросил:
— Я долго болел? Сейчас мне лучше?
— Да, — иронично заверил охранник. — Веди себя спокойно. Подчиняйся правилам. Не вздумай дурить.
— Конечно, — согласился 402-й. — Но почему я ничего не могу вспомнить?
— Так всегда, — ответил охранник и повернулся к выходу.
402-й окликнул его:
— Подождите!
Нельзя же так оставлять меня, не объяснив. Что со мной случилось? Почему я в больнице?
— В больнице? — удивился охранник и, ухмыляясь, посмотрел на 402-го. — С чего ты взял?
— Я так предполагаю.
— Ты предполагаешь неверно. Это тюрьма.
402-й вспомнил сон об убитом человеке. Сон или воспоминания? Он отчаянно взмолился:
— В чем меня обвиняют? Что я сделал?
— Узнаешь, — бросил страж.
— Когда?
— После приземления. А пока готовься к собранию.
Он ушел. 402-й сидел на кровати и пытался думать. Кое-что прояснилось: он в тюрьме, и тюрьма вскоре приземлится. Что все это значит? Зачем тюрьме приземляться? И что за собрание ждет его впереди?
Ему почудилось, будто прозвенел звонок. Дверь камеры открылась.
Что надо делать?
402-й подошел к двери и выглянул в коридор. Он был очень возбужден, но ему не хотелось покидать камеру — она давала ощущение безопасности. Подошел охранник.
— Не бойся. Никто тебе ничего не сделает. Иди по коридору прямо.
Охранник легонько подтолкнул его, и 402-й пошел по коридору. Он видел другие открытые камеры, людей, выходящих в коридор. Большинство было в замешательстве, все молчали. Покрикивали только охранники:
— Прямо, давай двигай, прямо!
Их пригнали в большую круглую аудиторию. На балконе, опоясывающем комнату, стояли вооруженные стражи. Их присутствие казалось необязательным: испуганная и ничего не соображающая толпа и не помышляла о бунте. Однако охранники имели символическое значение — напоминали только что пробудившимся людям о самом важном факте их жизни: они арестанты.
Через несколько минут на балконе появился человек в темной форме. Он поднял руку, призывая к вниманию, хотя и так с него не спускали глаз, и по аудитории загремел голос:
— Слушайте внимательно и постарайтесь запомнить, что я вам скажу. Эти факты важны для вашего существования. Все вы, — продолжал оратор, — недавно очнулись в своих камерах. Вы поняли, что ничего не помните о прежней жизни, даже собственных имен. У вас есть лишь скудный запас общих сведений, достаточный, однако, для взаимодействия с реальностью. Я не расширю ваши познания. Все вы там, на Земле, были злобными и гнусными преступниками, людьми наихудшего сорта, лишенными Государством права на существование. В менее просвещенные века вас бы казнили. В наше время вас выслали.
