Это был самый обыкновенный человек лет сорока пяти, с хорошо поставленным бархатным голосом, с мягкими, порой изысканными манерами, в дорогом, явно пошитом на заказ темно-синем костюме. Целый день пробродив по взморью, он наконец снял комнату с верандой в Лиелупе.
Хозяйка дома Эмма Августовна угадала в нем отставного военного: его осанка была прямой, а маленькие усики аккуратно подстрижены. Но представился он просто: Марк Григорьевин Спивак. Она еще подумала: не женат ли? Нет, скорее холостяк или даже вдовец. Возможно, одинокий офицер, приехавший в Ригу в отпуск.
Первым делом новый постоялец попросил телефонную книгу и удалился к себе. Эмма Августовна очень удивилась бы, узнав, что он выписал около десятка телефонов вместе с фамилиями владельцев. Все телефоны принадлежали женщинам.
Марк Григорьевич вышел в душно-ароматный сад, уже наполовину скрытый сумерками, вернулся в комнату и проверил, везде ли вытерта пыль. Потом распаковал чемодан, достал бутылку вина «Мурфатлар» и серебряный кубок с выгравированной надписью «Майору Спиваку М.Г. за отличную стрельбу. 1984 г.» и, захватив предложенный хозяйкой кофе, вышел на веранду.
Там были радио и телевизор, но он не стал их включать. У стены стояла книжная полка, но он не взял ни одной книги.
Он просто удобно расположился в кресле и, время от времени потягивая кофе, стал листать записную книжку. Несколько страниц были исписаны аккуратным почерком телефонами абонентов от Саулкрасты до Кемери. Первой в списке стояла Боровая Е.И.
Марк Григорьевич налил в стакан «Мурфатлара» и придвинул к себе телефон. Короткое молчание, а затем, вместе со знакомым чувством возбуждения, пришли гудки. Его рот пересох, и он с трудом сглотнул,
Кликанье, и голос произнес:
— Алло.
Теплый женский голос, глубокий и приятный.
— Вы слушаете меня?
— Да, да. Кто это?
Он начал говорить — спокойно, тихо, своим хорошо поставленным бархатным голосом, сперва очень туманно, с тончайшими намеками на двусмысленность, затем прямо перешел к делу, посягая на скромность, оскорбляя честь.
Лишь через некоторое время она опомнилась и оборвала:
— Кто вы? Что вы несете?
Тогда начались ругательства, все грубее и грубее, все непристойнее и непристойнее по мере того, как росло возбуждение. Он наслаждался ее ужасом и отвращением. Удачный звонок — прошло не менее четырех минут, прежде чем она повесила трубку.
Марк Григорьевич отодвинул телефон и, отпив вина, расслабился в кресле. Пульс постепенно успокоился, возбуждение спало. У имени в блокноте он поставил галочку.
В тот вечер он сделал еще три звонка. Первая сразу же бросила трубку. По второму номеру его слушали очень внимательно; он скорее ощутил, чем услышал присутствие другого человека, руку, закрывающую микрофон, и просьбу позвонить в милицию. Он разочарованно отключился.
Но третий звонок… Самый приятный за вечер. Сладкоголосая девушка, чье искреннее смятение было отмечено любопытством и даже увлечением; невинность, жаждущая быть искушенной.
У этого имени он поставил крестик. Надо будет к ней вернуться.
Как всегда после звонков он чувствовал себя усталым, но довольным. Пора и спать.
Следующий день Марк Григорьевич бродил по побережью, загорал в дюнах, зашел в пивную «У Эдгара» и даже сидел в «Вигвамах». Он почувствовал, как крепнут силы, пробуждается знакомое беспокойство. Несколько раз он бесцельно выходил на веранду и с тоской смотрел на телефон, черный и молчаливый.
А может быть, лучше завтра утром? Воскресное утро… они будут лежать в постелях, сонные и податливые… Но нарастающее напряжение требовало разрядки немедленно. Он включил телевизор — передавали последние известия. Слова и картинки мелькали, не привлекая его внимания. Половина десятого… Неторопливым чеканным шагом он пересек комнату и выключил телевизор. Наступила тишина, нарушаемая лишь тихим пением птиц. Тишина и телефон.
Ему не везло. Три раза подряд трубку вешали прежде, чем он успевал произнести пару слов. А напряжение росло и требовало разрядки.
На четвертый раз ответили сразу же. Как будто она стояла у телефона и ждала его звонка.
— Да, слушаю.
Голос был молодым, но каким-то усталым, безжизненным.
Он заговорил; все быстрее и быстрее, все громче и возбужденнее. Это говорила жаждущая выхода энергия, в течение года подавляемая ночными дежурствами, это кричала душа, измученная душными подземными помещениями, запыленной аппаратурой и солдатами, отсутствием женщин и ласки.
Его не перебивали. Когда он замолчал, она сказала:
— Продолжайте.
Очень редко, но иногда такое случалось: попадалась женщина, чья нужда совпадала с его собственной. Однако здесь было другое. В голосе было что-то странное, но вовсе не чувственный отклик.
— Слушаю вас. Говорите.
Он попытался продолжить, однако ситуация смущала и раздражала его. Он снова остановился, и тогда она быстро произнесла:
— Не молчите. Говорите что-нибудь. Что хотите, я не возражаю. Но только не молчите!
Все не так. Он не понимал, в чем дело, и самым разумным было бы повесить трубку, но он распознал эту странность в ее голосе. Отчаяние.
— Мне необходимо поговорить с кем-нибудь. О чем угодно… все равно. Мне нужно… Хотите, я расскажу о себе? Мне двадцать один год, но говорят, я выгляжу еще моложе. Говорят, я хорошенькая. Мужчины говорят. И сексуальная. Вы ведь хотите поговорить об этом? Я буду слушать. Обещаю.
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
