Мне трудно решить, с чего начать свой рассказ. Обычно повествование об истории чьей-либо жизни начинается с рождения человека, а заканчивается в большинстве случаев его смертью. Да и разве я смогла бы поведать о драматических событиях последних месяцев, не упомянув о предшествовавших им годах взросления и медленного пробуждения, приведшего к пониманию истины?
Это были скучные годы, однако сейчас мне кажется, что они имели определенное предназначение, так как четко вписываются в канву всех событий. В их серой гамме я различаю золотую нить, проблески яркого цвета, которые явились связующим звеном между на первый взгляд разрозненными эпизодами. Я никогда не забуду эти, годы, они навечно останутся со мной. Подобно моему телу, они будут изменяться, развиваться, взрослеть вместе со мной. Поэтому, если я задалась целью поведать правдивую историю своей жизни, то должна рассказать о них.
Всю свою жизнь я старалась не задумываться над тем, что представляю собой как личность. Возможно, я испытывала инстинктивный страх узнать слишком много, а, может, это была обдуманная попытка спрятаться от всех эмоций.
Большинство людей намеренно избегают естественных эмоций в период своего взросления — они чувствуют их силу и тщетно пытаются сопротивляться нарастающему потоку. Почти все мальчики просто не выносят девочек, а те в свою очередь проходят через ненависть к мальчикам.
Я же ненавидела саму себя. Я помню тот момент, когда впервые разглядела свое лицо. Не помню, как была обставлена комната, почему я оказалась в той комнате и что представляло собой зеркало, в которое я смотрелась; но до сих пор у меня перед глазами стоит мое собственное отражение. Пухлое румяное лицо с толстыми щеками, белесые волосы цвета спелых колосьев и синие глаза, в которых одновременно читается и гнев, и удивление.
Я возненавидела то, что увидела. Возможно, я была еще слишком мала, если судить по моему платью, на которое был нашит синий атласный бант и белый воротничок из плиссированного муслина.
Другое событие моего детства произвело на меня гораздо более сильное впечатление. У нас дома, в саду устраивался прием я забыла, по какому поводу. Помню только, что на лужайке играл оркестр. Его игра буквально потрясла меня — иногда музыка вызывала в моей душе странные ощущения, — и я начала танцевать. Впервые в жизни мне захотелось танцевать перед публикой. Мне хотелось, чтобы они аплодировали мне. Я была уверена, что грациозно скольжу по траве. Я Представляла себя летящей ласточкой, я знала, каковы возможности моего тела и как я выгляжу со стороны. Внезапно — до сих пор эти переживания не утратили своей силы — я заметила свою коленку, голую толстую коленку, которая так некрасиво выглядывала из складок накрахмаленной юбки. Я замерла, а потом убежала. Я не помню, в каком направлении и как долго продолжался мой бег, но отчаяние, охватившее меня в тот момент, навсегда осталось в моей душе.
Ненавидя себя, я в то же время всегда восхищалась своей матерью, на которую была похожа. Думаю, в шестьдесят она все так же красива. Она выше меня, в ее облике гораздо больше достоинства. Возможно, красивой ее делает безмятежность. Ничто не может взволновать ее. Она плывет по жизни, как корабль на всех парусах, принимая все как должное. Я никогда в жизни не слышала, чтобы она жаловалась. Насколько я помню, она никогда ничего не хотела, ее потребности ограничиваются самым необходимым.
В детстве я считала, что своим характером должна походить на нее, однако у нас не было ничего общего, за исключением плотного телосложения, отличавшего всех ее предков, классических черт и золотых волос, из-за которых ее в юности сравнивали с «английской розой».
Во времена короля Эдуарда, особенно когда его внимание привлекла Лилия Джерси, было модно сравнивать женщин с цветами. Не сомневаюсь, что в газетных статьях и в модных салонах маму называли «розой». У меня же вызывало отвращение, когда меня сравнивали с «нераспустившейся розой». Мне страшно хотелось выглядеть как Анжела. Да я и не могла не восхищаться своей единственной сестрой, которая была гораздо старше меня — на целых одиннадцать лет. Мой брат Дэвид был всего на три года ее младше.
Я родилась слишком поздно. Отец часто называл меня «поздним ребенком», а мама рассказывала, с какой неохотой она опять вернулась к пеленкам после того, как решила, что навсегда покончила с этим делом и с сложностями, которые приходят в дом с появлением младенца.
— Считается, что немолодые родители будут баловать своего малыша. Но в то же время, как мне кажется, им очень трудно понять, о чем думают и что переживают их дети, — ведь их юность и молодость уже в далеком прошлом.
Естественно, когда я была маленькой, я чувствовала себя ужасно одинокой. Анжела занималась в классной под надзором очень строгой гувернантки; Дэвида я почти не видела, так как вскоре после моего рождения его отправили в приготовительную школу, а когда я подросла и могла бы уже играть с ним на каникулах, он оказался в том возрасте, когда девочки вызывают отвращение.
У Анжелы были темные волосы и утонченное лицо, она отличалась стройной, как тростинка, фигурой, которую унаследовала от отца. Я страстно желала походить на нее. Когда мне было восемь лет, меня жестоко наказали за то, что я угольной пылью покрасила волосы, чтобы посмотреть, как буду выглядеть с таким же, как у Анжелы, цветом волос. После того, как Анжеле исполнилось шестнадцать, ее отдали в пансион, и с тех пор я видела ее очень редко. Когда мать с отцом впервые вывезли ее в Лондон, я была еще мала для балов, однако достаточно взрослой, чтобы учиться, и каждое утро, пока няня чистила и гладила мои платья, я обучалась чтению и письму.
