Жила-была девочка Зиночка с хвостиком-косичкой. Она была хорошенькая девочка, только немного странная, потому что в детстве головкой о качели ударилась. Однажды она нашла на улице маленькую косточку, принесла ее домой и бросила в кипящую на плите кастрюлю. Внезапно вода в кастрюле забурлила, и оттуда раздался жуткий голос: «И после смерти мне покоя нет! Сегодня ночью готовься к смерти, девочка! Я, Скелет-Душитель, приду за тобой!»
Зиночка испугалась и стала думать, что ей делать. Думала-думала и придумала. Разбила копилку, купила в магазине десять пачек пластилина и слепила из них большую куклу. Эту куклу она положила под одеяло, а сама взяла большой рупор и спряталась.
Ночью она услышала шорох. Со всех сторон в комнату сползались кости, пока, наконец, не собрался огромный скелет. Скелет подкрался к кровати и, дождавшись, пока прирастет та самая первая косточка из кастрюли, прыгнул на пластилиновую куклу и стал ее душить.
В этот миг девочка Зиночка закричала в рупор:
«Я Смерть! Почему кости по земле, не спросившись у меня, бегают?»
Скелет испугался и убежал с прилипшей к нему куклой. Больше он не приходил.
Правдивые истории про девочку Зиночку
1
– Ты проспорил! – сказала, как отрубила, Анька Иванова.
Филька Хитров, невысокий, юркий, похожий на встрепанного воробья семиклассник, удрученно вздохнул. Он понял это давно, но упорно не хотел соглашаться. И дернул его черт за язык! Но признавать свое поражение он не желал, и на то у него была очень веская причина.
– Ничего подобного, – заупрямился он. – Ты сказала, что районку раньше второго не дадут. А я сказал, что дадут, потому что...
– Хитров! Стоп! – Анька повысила голос.
– Чего «стоп»?
– На каком уроке она была?
– Ну, на втором... Но первого-то вообще не было... А значит, второй и был первый... То есть в том смысле первый, что раз первого не было, то второй стал как бы первый...
– Хитро-ов!!! Ты меня за дурочку не держи! Давай у Петьки спросим! Мокренко, на каком уроке была контрольная: на первом или на втором?
Сразу две пары глаз – серые Анькины и голубые хитровские – настойчиво уставились на толстяка Петьку. Мокренко неуютно заерзал на подоконнике и едва не подавился трехслойным бутербродом, которым в данный конкретный момент подпитывал свои силы.
– Ну... э-э... – замялся он, виновато косясь на Фильку. – Вообще-то, если честно, она была на втором.
Анька издала торжествующий вопль.
– Вот видишь!
– Эх ты, а я-то думал, ты мне друг, – сказал Филька, с ледяным презрением глядя на Мокренко.
Однако круглая Петькина физиономия, обсыпанная по подбородку мелкими крошками, выражала: «Хитров, ты мне друг, но истина дороже!»
– А что я такого сказал? Только то, что урок-то был второй, – пробурчал Петька.
Приняв решение, Филька твердо посмотрел на Иванову. В седьмом «А» она была известна как первейшая спорщица. Так, с литератором она спорила, что он не знает, как звали бабушку Пушкина, а с математичкой – что та не помнит числа «пи» до седьмого знака включительно. После десятка подобных споров учителя стали вздрагивать при любом звуке Анькиного голоса и смотрели на ее парту так, будто на ней лежал чемодан с тротилом, а сама Иванова держала в руках взрыватель. Но теперь дело было даже не в этом. Дело было в принципе: сможет он или нет.
– Хорошо. Я проспорил, и я это сделаю, – сказал Хитров.
Анька Иванова, готовившаяся к новому натиску, от неожиданности осеклась. Кажется, она и сама не принимала этого спора всерьез.
– Сделаешь? – недоверчиво спросила она.
– Да. Сегодня же ночью я пойду на кладбище и принесу то первое, что мне попадется. Мы же на это спорили?
– Да, на это, – подтвердила Иванова.
С той самой минуты, когда она поняла, что Филька не шутит, в ее голосе уже не было торжества.
– Седьмой «А»! Где вы там? На урок! – крикнула, проходя мимо, седовласая, с высокой прической учительница.
«Кладбище! Неужели я в самом деле туда потащусь?» – с ужасом подумал Хитров.
2
Поздним вечером, когда родители улеглись спать, Филька незаметно выскользнул из дому и выкатил из гаража велосипед. При этом машина деда предупреждающе вякнула и моргнула фарами. Хитров опасливо покосился на свои окна.
«Ишь! Заложить меня хочет! Но теперь отступать поздно», – подумал он, поспешно захлопывая гараж.
Было сыро. Шины велосипеда глубоко отпечатывались на влажной земле. Когда Филька проезжал через лужицы, под колесами трескался лед. Бр-р! И противное же это время – конец октября.
Обогнув гаражи и детский сад, Филька нырнул в переулок, срезал дворами и, выехав на шоссе, направился в сторону парка. Автомобилей почти не было. Один только раз мимо, мерцая сиреной, пролетела белая, с красной полосой, машина «Скорой помощи». Мелькнуло желтоватое, склоненное к рулю лицо водителя, похожее на лицо живого мертвеца, а врач в халате, чуть повернув голову, погрозил Фильке пальцем. Обогнав велосипед, автомобиль с гулом скрылся за поворотом. Встреча со «Скорой» показалась подростку недобрым знаком.
«И угораздило меня поспорить с Ивановой! Ее переспорить – все равно что тапкой танк раздавить», – подумал он.
Однако Филька отлично понимал: истинная причина того, что он спорил с Анькой и, проспорив, исполнял обязательства, состояла в том, что Иванова ему нравилась. Нравилась, пожалуй, только ему, потому что красавицей ее назвать было сложно. У Ивановой были выпуклые круглые очки с такими стеклами, что толще бывает только оптический прицел, и нос самой въедливой формы. Но Фильке она нравилась не за очки и за нос, а за что-то другое, неуловимое, что он затруднился бы выразить словами, но что и было самой Анькой. Если бы не это, никакой спор не погнал бы его ночью на кладбище.