Ариадна смотрела на свое отражение в зеркале и не верила, что это лицо — ее. Густо накрашенные полные губы казались омытыми вином — или кровью; подведенные углем, огромные черные глаза сделались глубокими и всезнающими, а волосы, уложенные хитросплетением петель, косиц и ниспадающих локонов, два самых крупных из которых обрамляли лицо, сразу состарили девушку лет на десять. До этого утра, как все девочки, Ариадна заплетала их в две толстые косы.
— Да-да, — произнес резкий голос за ее спиной. — Ты очень красива — вся в меня, — но это не повод весь день смотреться в зеркало. На восходе мы должны быть в святилище. Поднимись и дай себя одеть.
Ариадна молча отложила бронзовое зеркало и повернулась к матери. Пасифая воистину была прекрасна — и не только в мерцающем свете факелов. Даже при ярком солнце никто не поверил бы, что Ариадна — ее седьмой ребенок, а ведь был еще восьмой — дочь Федра. Все те сыновья и дочери, которых она родила своему супругу — королю Миносу, не изменили ни лица, ни тела Пасифаи. Потому, наверное, мрачно подумала Ариадна, что она вообще не замечала своих детей — кроме тех случаев, когда могла извлечь из них пользу.
Как, например, сегодня, когда ее дочь должна стать верховной жрицей Диониса, чтобы сама Пасифая — царица и верховная жрица Потнии, Змеиной Богини, не обременяла себя служением младшему божеству, чье святилище было сооружено ради нужд низкорожденных виноградарей и виноделов. Ариадна сглотнула комок в горле, когда служанка сняла с нее свободный хитон, в котором ее причесывали и гримировали, и обернула вокруг нее белую складчатую юбку-колокол, окрашенную по краю, очевидно, таким же вином, какое оросило до того Ариаднины губы. Когда ее стянули тяжелым, богато расшитым золотом поясом, дважды обернув им талию Ариадны и завязав так, чтобы концы спускались до колен, девушка просунула руки в рукава корсажа и так стояла, пока служанка шнуровала его у нее под грудью. Впрочем, как ее ни подтягивай, как ни поднимай, грудь Ариадны оставалась все той же — детской.
Служанка зашипела сквозь зубы. Пасифая нахмурилась.
— Неужто ничего нельзя сделать, чтобы она выглядела, как женщина?
— Но я не женщина, — возразила Ариадна. — Никакие шнуровки этого не изменят: я — ребенок.
Это был вызов, но занятая исключительно собой Пасифая его не заметила.
— Жаль, конечно, что твоя бабка умерла раньше, чем надо, — проговорила она. — Но твои месячные уже пришли, так что с тобой все в порядке. Очень непохоже, что тебе придется доказывать, что ты женщина.
Это была, как с неохотой признала Ариадна, сущая правда. Считалось, что бог вина становится небесным супругом своей верховной жрицы и нисходит к ней в дни равноденствий и солнцестояний — но это вовсе не значило, что Дионис в самом деле появлялся в храме. Довольно и того, что жрица была там, на алтаре, готовая принять его.
Не появись он совсем, Ариадна испытывала бы только счастье от своего назначения. Седьмой ребенок, третья дочь — ей не на что было рассчитывать даже при царском дворе. Но иметь свое особое место, свое служение, заниматься тем, чем никто, кроме нее, не займется, — это великолепно. Однако хроники говорили, что бог появлялся — и даже слишком часто — во времена ее прапратетки, а Ариадна пока не чувствовала себя готовой предоставлять прилюдно свое тело, как символ земли, для возделывания и осеменения, чтобы виноградники на горных склонах плодоносили без устали.
Не то чтобы у нее был выбор. Верховной жрицей должна быть либо сама царица, либо девственница царской крови, посвященная и отданная богу. Поскольку две старшие сестры Ариадны вышли замуж, а Федра была младше ее на два года, и поскольку царица отказалась от этого служения, больше принять его оказалось некому. Это значило, что у Ариадны никогда не будет мужа-человека, но в этом была и своя хорошая сторона — впрочем, дурная сторона тоже имелась. Ее старшим сестрам достались лучшие из мужей, равные им по положению и богатству. Ей пришлось бы довольствоваться кем-нибудь пониже — или постарше. Но даже с ровней по крайней мере одна из сестер оказалась в замужестве ужасно несчастлива. Бог вряд ли потребует многого, если потребует вообще, а в святилище у Ариадны будет свой «двор»...
Ариадна так глубоко ушла в свои мысли, что не чувствовала, как ее наряжают, и очнулась, лишь когда мать повернула ее к дверям и подтолкнула. Послушная долгу, девушка прошла длинным коридором в окаймленный колоннами портик, откуда спускалась широкая парадная лестница. Едва Ариадна шагнула вниз, как собравшиеся в дворике у подножия лестницы юноши и девушки затянули гимн. «Они никогда не станцуют для меня с быками, — подумала Ариадна. — Танец — привилегия Змеиной Богини, он не для младшего виноградного божка».
Она спускалась все ниже, голоса звучали все громче — и, когда Ариадна сошла к подножию лестницы, сделались совсем оглушительными; она шла через дворик — а певцы во главе с ее братом Андрогеем расступались перед ней и вновь смыкались позади. Может, это и к лучшему, что ей не надо будет присутствовать на танцах с быками, думала Ариадна. О, разумеется, это великая честь, знак могущества и власти — сидеть меж огромных золотых рогов, пока выступают танцоры. Но как ужасно, когда кто-нибудь из них оскальзывается и бывает поднят на рога или затоптан, и тогда приходится толковать этот недобрый знак! А так ей не нужно будет делать ничего, кроме как четырежды в год возлежать на алтаре, давая виноградарям надежду на добрый урожай.
