Жизнь наша полна сложностей и загадок. Иногда сделаешь что-нибудь эдакое, ненужное, а зачем сделал, почему – непонятно. Всегда получается: себе же хуже! Вот как-то летом иду я по улице.
Солнце светит, тепло… Навстречу идут прохожие… Симпатичные, милые люди… Я иду, улыбаюсь… Мне хорошо… Вдруг вижу: идет мужчина с портфелем… Солидный такой мужчина, значительный… На нем – коричневый костюм. И вот в этом коричневом костюме, я замечаю непорядок: брюки расстегнуты.
Другой бы на моем месте прошел мимо – и ноль внимания! А я глупый… Мне больше всех надо! Я хочу предупредить товарища, чтоб он, значит, не конфузил себя. Я кричу ему:
– Товарищ! Товарищ! Он не слышит.
Я снова кричу:
– Товарищ! Минуточку! Он не слышит, идет быстро. Я бегу за ним.
Он – за угол. И я – за угол. Он входит в какой-то большой дом, я – за ним.
Он идет по коридору, я его почти догоняю, но тут он входит в какой-то кабинет, я – за ним, а секретарша меня не пускает.
– Вы к кому, товарищ? – спрашивает. Я говорю:
– Я вот к этому товарищу, который прошел. Она говорит:
– А по какому вопросу?
А по какому я вопросу? Я не знаю, по какому я вопросу. Я говорю:
– Я по внутреннему вопросу! Она говорит:
– К товарищу Синицыну нельзя! Он занят. Я говорю:
– Да мне девушка, на минутку, только пару слов ему сказать! Она говорит:
– Скажите мне, я передам! Я говорю:
– Вам не могу! Вопрос очень щепетильный… Она говорит:
– Ну, тогда записку напишите, я передам.
Беру лист бумаги, пишу. Интеллигентно так пишу, чтоб, если кто в записку заглянет, не ставить товарища Синицына в неловкое положение.
Я пишу: «Уважаемый товарищ Синицын! Прошу обратить Ваше внимание на определенную часть туалета, в смысле – брюки, поскольку в них отмечается некоторое несовершенство в смысле пуговиц. С искренним уважением…» Ну и подпись.
Секретарша берет у меня бумагу и говорит:
– Сейчас отнесу! А вы, товарищ, пока здесь подождите… Я говорю:
– Мне ждать нечего… Я пойду. Она говорит:
– Нет, посидите. Может быть, у товарища Синицына возникнут какие-нибудь вопросы…
Какие вопросы – непонятно. Но я сижу, жду. Чего жду – не знаю. Через несколько минут выходит секретарша, выносит мою бумагу, а на ней красным карандашом крупно написано: «МИШУЛИНУ, РАЗОБРАТЬСЯ!!»
Я оторопел, верчу бумагу в руках и спрашиваю.
– Что это значит? Секретарша говорит:
– Все в порядке. С этой резолюцией идите к товарищу Мишулину!
Я удивляюсь:
– При чем здесь какой-то Мишулин? Ваш начальник чего-то не понял… Это я ему писал… Дайте я объясню…
Секретарша говорит:
– Ничего не надо объяснять! Товарищ Мишулин – заместитель товарища Синицына. Идите к нему в 12-й кабинет. Идите скорее, а то он в главк уедет!
Положение идиотское! Другой бы плюнул и ушел, а я нет… Я иду в 12-й кабинет. Я бегу, потому что Мишулин в главк может уйти! У 12-го кабинета очередь. Сидят люди с бумагами, ждут… Я тоже сижу, жду… Чего жду – непонятно!
Вызывают. Вхожу.
– Товарищ Мишулин, получилась глупая ситуация…
Он меня не слушает. Одной рукой по телефону разговаривает, другой берет мою бумагу, читает и справа крупно пишет: «СОГЛАСЕН!»
Я обалдел. Говорю:
– Товарищ Мишулин, с чем вы согласны?! Вы меня послушайте…
Он говорит:
– Мне все ясно! Идите в 27-ю комнату, согласуйте с Рязанцевым!
Я кричу:
– При чем здесь Рязанцев?! Вы вникните в суть… Я ведь что хотел…
Он говорит:
– Идите, идите, мне некогда! Пусть Рязанцев подпишет, а потом пойдете в общий отдел…
Я говорю:
– При чем здесь общий отдел? Он говорит:
– Идите скорее, а то Рязанцев на обед уйдет!
Я бегу. Я уже нервничаю. Я уже боюсь упустить Рязанцева.
Рязанцев мою бумагу подписывает, меня не слушает, посылает в общий отдел.
В общем отделе одни женщины сидят, мне с ними вообще говорить не о чем; они берут мою бумагу, ставят на ней номер и печать, кладут в папку и говорят:
– Все в порядке, идите – вас вызовут! Плюнул я, повернулся и пошел.
Думаю: «Горите вы здесь все синим пламенем! Что я из-за вас переживать должен?!»
Иду по коридору, вижу: идет дорогой мне товарищ Синицын, в коричневом костюме, брюки у него расстегнуты.
Я обрадовался, кричу:
– Товарищ Синицын!
Он – от меня. Я – за ним. Он – в кабинет. Я – за ним. А секретарша меня не пускает. Я ору:
– Дайте мне сказать ему два слова!
Она говорит:
– Товарищ Синицын занят. Пишите бумагу!
Я говорю:
– Я не буду писать бумагу! Я уже писал бумагу… Я больше к Мишулину и Рязанцеву ходить отказываюсь… У меня уже печать стоит!… У меня уже бумага в деле в общем отделе!
Стою я бледный, меня всего трясет. Секретарша говорит:
– Не волнуйтесь, товарищ! Сейчас все выясним! – Звонит она по телефону, чего-то выясняет и говорит: – Вашей бумаги в общем отделе уже нет.
– Как – нет? – спрашиваю. – А где же она?
– Не знаю, – говорит секретарша. – Очевидно, пошла по инстанциям. Заходите в понедельник, тогда и выясним.
Тут я не выдержал, каюсь. Нервы подвели. Оттолкнул я секретаршу, ворвался в кабинет и кричу:
– Товарищ Синицын, так вас растак!!! Что здесь у вас творится?
Гляжу – а брюки у него застегнуты.
– Вам что, товарищ? – спрашивает.
– Ничего! – говорю я. – Так… проверка слуха… – Повернулся и пошел.
Иду весь злой и думаю: «Сам он застегнулся или на мое заявление отреагировал? Ведь если бумага так быстро пошла по инстанциям, то чего ж я наорал на человека?»
