Большевистская бацилла

Тов. Суварин просил меня написать об этом вопросе, крайне интересующем Францию, для праздничного номера «Юманите».

Я с большой охотой согласился на эту просьбу и надеюсь, что этот рассказ будет интересен не только для французских рабочих.

Что касается развития бациллы, то об этом уже было написано много лет тому назад. Джемс Гильом, старый друг Бакунина и списывавший с него Ласкин, неоднократно рассказывали, как древний тевтон Карл Маркс произвел на свет божий большевистскую бациллу. А так как он был человеком лукавым и хотел скрыть немецкий характер коммунизма, — то он его приготовил из различного рода составных частей. Он взял учение английских экономистов, классиков, исторический опыт французской революции, использовал результаты идейной работы французских утопистов и расплавил их совместно в горне немецкой философии. Вы же знаете, что «бош» никогда не оригинален, он лишь очень хитер, и постоянно, с дьявольским искусством из различных частей чужого изобретения творит что-либо очень полезное «бошизму». Что было дальше с большевистской бациллой, которую произвел «бош» Маркс, что с нею происходило в течение 67 лет со времени ее открытия — тоже известно. Она мирно жила в книгах и никому не вредила. И только, когда война слишком затянулась и генерал Людендорф не знал, как из нее выбраться, он переправил опасную бациллу в Россию. Правда, он сделал это по настоянию самих этих опасных зверей.

Как известно, в марте 17 г. в Петрограде вспыхнула революция. Если вы раскроете теперь «Тан», «Матен» или лондонский «Таймс» за те дни, вы увидите, что эта революция не представлялась особенно страшной. Наоборот. Это была совсем, совсем приличная патриотическая революция во благо союзников. Может быть, в действительности, это не соответствовало истине, но, во всяком случае, так сообщалось в тех газетах, которые мы, коммунисты, читали в Швейцарии.

Плохие, как мы есть и были, мы заявили, что существуют и более достойные цели, для которых русские рабочие могут проливать свою кровь, чем интересы мирового капитала и интересы союзников.

Русские большевики хотели какой бы то ни было ценой добраться до России для того, чтобы принять участие в революции. Но каким путем могли мы добраться туда? Мы знали очень хорошо, что несмотря на притворно радостные заявления прессы союзников, представления английского и французского правительства о русской революции и об ее победе, разнились от наших представлений о ней. И благодаря этому, проезд через Англию и Францию нам казался чистой утопией. Того же мнения придерживался и дрессированный революционер Мартов, которому принадлежала мысль о том, чтобы Петроградский Совет Р. К. Д. потребовал разрешения от Англии и Франции на наш проезд: а в случае если бы эта попытка не удалась, попробовать добиться разрешения на проезд от Германии. Ленин, который, как всем известно, является скептиком, не верил в получение разрешения ни от союзников, ни от Германии. Он был целиком захвачен мыслью о нелегальном проезде через Германию. Он требовал, чтобы мы достали для него и Зиновьева нелегальные шведские паспорта.

Мы заявили ему, что, ведь, ни он, ни Зиновьев по шведски не говорят. Полный отчаяния, он просил нас достать два паспорта для немых. Но так как нам казалось сомнительным, чтобы мы в шведской партии нашли двух немых, которые к тому же и внешними своими признаками походили бы на Ленина и Зиновьева, то мы решили точно выяснить, нельзя ли осуществить предложения Мартова. Последний телеграфировал Чхеидзе, тогдашнему председателю Петроградского Совета Р. К. Д., а я в присутствии Пауль Леви, который тогда находился в Швейцарии, имел разговор с корреспондентом «Франкфурт Цейтунг», — если память мне не изменяет, — с д-ром Дайнгартом, о том, не может ли он запросить немецкого посланника Ромберга о возможности согласия со стороны немецкого правительства на проезд русских политических эмигрантов через Германию. Когда он нам сообщил, что Ромберг согласился на переговоры с нами, то мы для этой цели уполномочили Роберта Гримма.

Мы дали ему письменную инструкцию. В ней требовали мы пропуска для всех эмигрантов, которые хотят ехать, без отвода со стороны немецкого правительства кого бы то ни было. Мы требовали, чтобы только комитету, выбранному самими отъезжающими, принадлежало право контроля списка отъезжающих, и чтобы немецкое правительство во время нашего переезда не делало попыток вступить с нами в сношении. Со своей стороны мы обещали сделать все как для облегчения положения немецких военнопленных в России, так и для ускорения возвращения инвалидов из России. Роберт Гримм имел собеседование с Ромбергом, и сообщил, что хотя Ромберг крайне был удивлен требованиями выставленными нами, однако, по телеграфу сообщил о них в Берлин. Так как уже и тогда у нас возникли некоторые сомнения на счет Гримма, то мы предложили ему к дальнейшим переговорам привлечь Фрица Платтена. Гримм отсоветовал, ссылаясь на то, что при дальнейших переговорах с Ромбергом дело может касаться и большего, и что Фриц Платтен, хотя и прекрасный революционер, но дипломат плохой. Это замечание заставило нас совершенно отказаться от услуг Гримма, не потому, что мы его считали политически бесчестным человеком, но мы знали, что он очень честолюбив, стремится играть большую политическую роль, и мы боялись, что он может использовать переговоры об условиях проезда также для переговоров и о мире, могло получиться причем представление, что за его спиной стоим мы. Дальнейшие переговоры вел Фриц Платтен и мы были уверены, что этот «невежливый», прямой, товарищ ни к каким дипломатическим трюкам не прибегнет. Прошло немного времени и Ромберг, от имени немецкого правительства, изъявил согласие на наши требования. Нам, разумеется, было совершенно ясно, что немецкое правительство собирается спекульнуть на этой истории, рассчитывая, что по приезде в Россию мы будем работать в пользу мира. В своей же собственной стране она надеялось само справиться с мирными тенденциями.