Порыв холодного ветра распахнул окно. Стужей обдало лицо и руки больного.
– Ирма, прошу, закрой его, меня знобит. Сегодня что-то особенно не по себе, – тихо попросил Леонардо.
– Да тут у тебя совершенно нечем дышать, такой мерзкий запах, фу! – поморщилась женщина, изобразив на лице гримасу отвращения.
– Все равно, сделай это для меня – попросил он еще раз. – Закрой. И дай выпить.
– Бог мой, Леонардо, помилуй, ты сегодня только и делал что пил. А ведь завтра… Помнишь, какой день завтра? – Ты должен быть абсолютно трезвым, как стеклышко, чтобы подписать документы на продажу зерна.
– Ирма, у тебя нет сердца. Пощади. Ты же знаешь, я не усну без этого – голос больного осекся. – Ну, хоть глоток!
Но Ирма уже не слушала мужа. Ее давно перестали трогать страдания и муки почти не встававшего последние недели Леонардо. Равнодушно отвернувшись, она пошла к двери, прямая и стройная, молодая и привлекательная. Ее теперь мало заботили муки немощного, спившегося мужа, и она считала дни, когда наконец все это кончится.
Леонардо привык и к этому, привык, что единственным человеком, проявлявшим сочувствие и нежность, стремившимся облегчить его душевные и телесные муки была дочь от первого брака, его Марианна.
Сколько прошло времени, он не знал, – и потерял ему счет. Может одна минута. Может, час. И вот уже ее заботливые легкие руки вытирают испарину на его лице, отогревают замерзшие руки. Она подносит поближе к его лицу миску с горячим бульоном, осторожно ложечкой раздвигает пересохшие губы отца.
– Господи, папа, да кто же это оставил окно открытым? На улице ужасный холод!
– Ты же знаешь, дочка, Ирма не выносит запаха алкоголя.
– Но ведь ты болен, тяжело болен и не можешь встать с постели, – говорит она сквозь слезы.
– Ее можно понять и простить, дочка. Ирма выходила замуж за молодого и здорового мужчину. А теперь кто я… развалина.
Глаза Марианны наполнились слезами. Как хочется ей утешить больного отца, успокоить, уверить в своей преданности, любви. Голос девушки прерывается от волнения.
– Перестань, папа, ты совсем еще не старый. Ты у меня умный, красивый. Ты не виноват в своем несчастье.
– Ты не права, дочка, никто, кроме меня, не виноват. Я парализован, жалок. И никогда не был сильным, не мог бороться за место под солнцем. Обстоятельства всегда были сильнее меня. Вот я и искал спасения в этом проклятом зелье. Сначала удавалось, забывал обо всем. Даже о тебе, моей маленькой дочке. Как я теперь жалею об этом, если бы ты знала. – Каждый раз, глядя на тебя, думаю: зачем родился, зачем живу? Только горе тебе от меня.
– Не говори так, папа! А то я сейчас разревусь. Не родись ты на свет, и меня бы не было. Представь, я счастлива, что живу здесь, на нашем ранчо, по утрам гуляю в поле, любуюсь цветами…
– Тебе так мало нужно, дочка моя дорогая, чтобы быть счастливой.
Марианна бережно поднесла ложку к лицу больного, он поморщился, но чтобы не расстраивать дочь, делал через силу несколько болезненных глотков.
– Все! Больше не могу, Марианна. Спасибо. – Губы его сжались. – А теперь прошу: принеси немного выпить. Там, на кухне, должно быть, осталось что-то в графинчике…
Марианна решительно встала.
– Нет, нет, папа, и не проси. Не принесу. Отдохни немного. Закрой глаза и постарайся заснуть. Спокойной ночи, дорогой.
С тех пор как окончательно слег Леонардо, все дела по управлению хозяйством свалились на плечи Ирмы. Но это не тяготило женщину, наоборот она, чувствовала себя, как рыба в воде – все увереннее, с немилосердной жестокостью отсчитывая дни, когда станет полноправной и единственной владелицей ранчо. День начинался с разнообразных хлопот по дому, проверки счетов. Хорошо, что рядом был верный неизменный помощник, кузен Диего. И у него, знала она, были свои виды на будущее. Свои планы, где не последнее место отводилось ей, Ирме. Вот и сегодня утром, наметив предстоящие дела, не скрывая и не таясь от Марианны, обсуждали они происходящее в доме.
– Твой муженек уже проснулся? – осведомился Диего.
Дрогнули в кривой усмешке губы Ирмы:
– К сожалению.
– Потерпи, – успокаивал Диего. – Думаю, немного осталось. Последний приступ его почти доконал: в инвалидной коляске и то сидеть не в состоянии.
– Все! Больше не могу. Каждый день жду: вот, наконец, отмучилась. Но не тут-то было. И еще эта замарашка несчастная, Марианна. Сколько можно выносить ее?.. Ах, дорогой, где же ты был раньше? – Ирма нежно обняла Диего за шею, прильнула щекой к его щеке.
– Ну, ты бы все равно вышла за Леонардо, ведь у него есть то чего у меня нет – богатство.
– Богатство, говоришь? А где оно? Живем, словно нищие. Все должны скрывать, таиться…
– Ну Ирма, ты же сама убедила мужа в том, что деньги давно кончились и даже нечем заплатить прислуге. Знаешь, мне иногда кажется, что тебе просто нравится нищенствовать в этой помойке, плохо одеваться, изображать из себя бедную.
– Ты, очевидно, забыл, Диего, почему я так веду себя?
– Ну, хорошо, хорошо! Ты можешь продолжать врать своему муженьку, уверять его, что мы разорены. Но эта грязь в доме, бр-р-р-р! – кузен брезгливо огляделся. Взгляд его остановился на остатках не убранного с вечера ужина, немытых тарелках, неряшливом платье подруги, убогой обстановке. – Почему твоя падчерица Марианна тебе не помогает хотя бы по дому? Ты ничему не научила девчонку за эти годы. Абсолютная дикарка! Животное!
