Инструкция Номер Один запрещала оставаться в одиночестве дольше минуты.
Одиночки, которые встречались в старые времена, с появлением Инструкции излечились, образумились, влились, занялись кружковой работой – или были преданы демократичнейшей казни: затаптыванию народным гуляньем.
Исполнялась Первая Инструкция и приятно, и весело, и споро. Лаконичный текст ее ежемесячно выклеивался на любых длинномерных предметах диаметром больше утвержденного: на столбах, кофейных банках, ручках лопат, на каждой секции отопительных батарей, на нефтяных бурах, карданных валах, трубах канализационных стоков – для чего последние регулярно выкапывались из вонючейшей почвы, и не всегда вкапывались на место. И все равно время от времени кого-то затаптывали, ошибаясь адресами и фамилиями.
Старый Органон следовал Инструкции уже шестьдесят лет, но вот однаажды… – чу! слова цепенеют как морская-фигура-замри, и лишь одно все валится, валится, не в силах удержать равновесие, но все же зависает на кончиках пальцев, зажмурившись от старания, – однаажды, – есть звуковая метель в этом аа – в обычный тишайший вечер, когда воздух пропитан запахом опилок и крепко заваренного товарищеского пота, когда нижняя одежда кишит молью, семечная шелуха серыми фонтанчиками взлетает над плотно, плечом к плечу, гуляющими (кто выше подбросит), а ноги скользаются по битому стеклу, он вдруг почувствовал себя точкой в голубой пустыне без миражей и горизонтов, и опустились синие стены, облака поплыли по земле, оставляя его вне коллектива, вне разума, вне общего строя и общего рая и общего роя, и ему понравилось и захватило дух, и все осточертело, если не сказать больше – и он сразу же решил удрать в одиночество.
А как известно, в одиночество бегут на поезде, в сторону гор, прихватив для отвода глаз двух манекенов.
Разумеется, Инструкция была невыполнима, и потому многие переезжающие с места на место таскали манекенов с собой. Манекены почти не отличались от людей. Например, они не ели, не спали и имели пластмассовые лица. Зато умели исполнять Инструкцию и следить за ее исполнением. Умели приказать громким голосом, если уж требовалось. Умели орать, вопить и верещать, а так же использовать прочие приемы современного ораторского искусства.
* * *
Толпа комендантов на первой же станции внимательно осмотрела его документы, пришитые к коленям, к левому и правому, но не нашла в них ничего предосудительного. Занозы все еще падали за окном поезда и остатки отупляющего газа бродили в шелково-зеленой ракушке купе второго класса.
– Проверены? – спросил второй комендант у первого о манекенах.
– Проверены, печати на месте, – ответил первый о манекенах.
– Это очень хорошо, – сказал второй о маникюре своей тетки.
Остальные шестеро рассмеялись, как того требовали правила распорядка.
Старый Органон неуклюже помялся в ответ и поковырял безымянным пальцем в носу, как требовали правила приличия.
– Газку подпустим, что ли? – спросил седьмой, подбрасывая и ловя губой отупляющий баллончик.
Они ушли; в коридоре вагона прогремели восемь взрывов средней силы.
По Инструкции Номер Два, каждому, кто ошибся, полагалось немедленно взорваться на месте или хотя бы получить предупредительный взрыв. На животных и детей внутриутробного возраста Инструкция не распространялась. Текст Инструкции Номер Два ежемесячно выклеивался на тех же длинномерных предметах, но изнутри (особую трудность представляли трубы канализационных стоков) – ясно почему изнутри, ведь Вторая Инструкция была секретной.
Запахло гарью. Свежий ветерок принес обгорелые клочки восьми форменных одеяний и вынес из купе остатки отупляющего газа. Поезд тронулся. Стая зеленых фуражек с голубым околышем выстроилась клином и полетела вслед за поездом, помахивая ленточками. Не выдержав скорости, отстала.
Старый Органон остался наедине с пристально глядящими манекенами. Поток заноз за окнами так усилился, что с уже сбивал с ног спасающихся коров, а скот поменьше засыпал ровным слоем опилок. Особенно доставалось кошкам и пташкам.
– Ты, слушать музыку! – приказал манекен.
Старый Органон надел маску и стал слушать музыку.
К вечеру третьего дня он увидел холмы. Дальше поезда не ходили, боялись близкого одиночества. Поезда, кстати говоря, тоже ходили парами или по трое.
Взяв манекены подмышки, он потащился в сторону пустоши. Манекены транслировали прошлогоднюю рекламу книг по философии позитивизма.
– Ты, стоять! – приказал левый манекен. – Дальше запрещено.
Старый Органон сел на траву. Стучало сердце. Жаворонки распевали последние известия. Пчела гудела рекламу крупногабаритных весел. В отдалении виднелась изгородь из черепов, посаженных на колья.
– Еще шаг, – сказал правый манекен, – и я вызываю патруль.
Старый Органон поставил ботинок ему на шею и не без усилия открутил голову.
Затем проделал то же со вторым.
* * *
Проходя сквозь изгородь, он убедился, что свежих черепов немного да и те сидят как-то вкось. Потом он почувствовал, что чего-то хочет и достал список разрешенных настроений, числом тринадцать. Выбрав настроение номер один, позволяющее идти налево, и не в силах противиться чувству, он пошел по кругу, против часовой стрелки. Как и все порядочные люди, он не умел сопротивляться настроению, даже если от этого зависела его жизнь. Каждый раз, когда он проходил у изгороди, слышался тихий взрыв, означающий малосущественную ошибку.
