Полдюжины мужчин устало развалились в откидных креслах у стен спального корпуса на ранчо «Застава Y». Все они были, как на подбор, мускулистые, загорелые и ясноглазые. Их лоснящаяся кожа и гладкие волосы были влажными после недавнего омовения — все они только что поужинали, а перед ужином на ранчо полагалось принять душ.
Один из них пел:
На склоне Хеглер-горы, на склоне,
В тени от дерев мы сидели вдвоем.
Звенели поводья и ржали кони.
И тут он взглянул на меня со смешком.
— Тут кто угодно рассмеется! — перебил один из слушателей.
— Захлопни пасть, — оборвал его другой. — В прошлом году я триста шестьдесят пять раз слышал эти куплеты, но не намерен пропустить ни слова и теперь!
Между тем сладкоголосый певец невозмутимо продолжал:
«Вот город, гляди», — он глотнул из бутыли,
На россыпь лачуг внизу указав.
Потом мы долго в тиши курили,
И он невесело мне сказал:
«Меня поджидает внизу один парень,
Ковбой, получивший за жизнь мою мзду.
Не боишься спуститься в городишко ничтожный,
Посмотреть для забавы, что творится в аду?»
Один из компании — высокий смуглый человек — встал и потянулся, зевая. Пожалуй, в выражении его лица было что-то зловещее. Он редко улыбался, а говорил в трезвом состоянии еще реже.
Этот человек — звали его попросту Быком, а имя, данное ему при рождении, если кто и знал, то давно забыл — был бригадиром уже больше года. Если не вспоминать два-три кутежа, во время которых он нечувствительно устроил стрельбу в соседнем городе, это был отличный начальник: непревзойденный наездник, хорошо знающий пастбища, понимающий в скоте и всегда готовый к тяжелой работе.
Последний раз он упился до невменяемости полгода назад. Правда, время от времени, когда кому-то удавалось пронести флягу-другую из города на ранчо, он выпивал — но самую малость. Его воздержанность во многом объяснялась тем, что Элиас Хендерс, хозяин ранчо, пригрозил разжаловать его за следующее бесчинство. «Видишь ли, Бык, — сказал он, — мы самая большая компания в этой части страны и не можем позволить себе дурной репутации. А если бригадир „Заставы“ как ни в чем не бывало палит в близлежащем городе, как какой-то новичок, ушибленный пыльным мешком, — это и есть дурная репутация. И ты это брось! Второго предупреждения не будет».
Бык знал, что старикан не склонен повторять, и потому долгие шесть месяцев был паинькой. И дело было не только в желании удержаться на посту бригадира — мнение молодой Дианы Хендерс имело для молчуна гораздо больший вес, чем мнение ее престарелого папаши.
«Мне стыдно за вас, Бык», — сказала тогда она — и больше недели отказывалась от верховых прогулок с ним. Этого уже было более чем достаточно, но, как будто в насмешку, она еще и несколько раз ездила кататься с новым парнем, недавно прибывшим с севера и охотно принятым Быком на работу, чтобы заполнить вакансию.
С самого начала этот северянин не понравился Быку. «Слишком смазлив, чтобы быть хорошим ковбоем», — заметил философски один из старейших работников. Поначалу новичок, в самом деле чересчур миловидный, вызывал враждебность, однако сумел доказать, что он вполне нормальный парень, и бригада приняла Хола Колби, невзирая на его густые черные волосы, орлиный профиль, белоснежные зубы и смеющиеся глаза.
А певец все пел:
«В аду я еще не бывал, пожалуй,
Стоит сходить», — я ему сказал.
А он ответил: «Мне нужен свидетель,
Который заметит, кто первым стрелял».
— Пойду-ка я спать, — протянул Бык. В этот момент поднялся Хол Колби.
— Я тоже, — сказал он, направляясь вслед за бригадиром на ночлег.
Уже стоя у своей койки, он вдруг повернулся к Быку, снимающему шпоры. Губы красавчика растянулись в приятной улыбке.
— Взгляни-ка сюда! — прошептал он, а когда тот повернулся к нему, засунул руку под вещмешок, служивший ему подушкой, и вытащил на свет божий флягу объемом чуть больше пинты. — Хочешь промочить горло?
— Думаешь, не хочу? — бригадир пересек комнату и подошел к койке Колби. Сквозь открытое окно в комнату доносились протяжные звуки нескончаемой баллады Техасца Пита:
Если спросит судья, кто же первым стрелял,
Честный парень — такой, как ты, — нужен мне.
А этот бедный гусак — все равно уж мертвяк
С сорока пятью дырками в мертвой спине.
— Пей, дружище, — пригласил Колби.
— Та еще отрава, — произнес Бык, утираясь обшлагом и возвращая флягу собутыльнику.
— Не так и плохо для дешевого кукурузного виски, — возразил Колби. — Еще по одной? — Но бригадир покачал головой, отказываясь. — Да забей ты на все! Вполне приличное пойло.
А Техасец Пит все пел:
Мы не болтали. Когда жребий брошен,
Настоящий мужчина скор, как стрела.
Мы закурили и больше ни слова
Не сказали, скакали, натянув удила.
Мы спустились с горы, придержав лошадок,
Нам путь к дощатой хибаре был краток.
Кому-то нальют, а кого-то убьют
Под вывеской блеклой «Ковбойский приют».
Бык выпил еще — на этот раз порция была больше — и, сворачивая самокрутку, присел на край койки Колби. Он явно был расположен поговорить — виски, как обычно, прорвало плотину его молчания. Низким, хорошо поставленным голосом он рассуждал о прошедшем рабочем дне и планах на завтра. Хол Колби охотно поддерживал разговор — не то чтобы ему нравился Бык, но, подобно многим другим, он был заинтересован в хороших отношениях с бригадиром.
