8 августа 1753 года у Анны Ларионовны и Ивана Федоровича Платовых, проживавших в главном городе казаков Черкасске, родился первенец Матвей. Через девять лет Бог дал им сына Степана, а потом еще двух — Андрея и Петра. Но лишь старший из них вошел в историю, прославив не Дон только — Россию.
Много лет спустя, когда Матвей Иванович стал атаманом донских казаков, достиг европейской известности и получил высочайше пожалованный титул графа Российской империи, родилась легенда, поведанная нам через века Николаем Федоровичем Смирным, назначенным к нему «по дипломатической части… в самую, можно сказать, блистательную эпоху его славы». Вскоре после смерти знаменитого героя написал он его биографию. При всех недостатках этой слабой в жанровом и научном отношениях книги отличается она и несомненными достоинствами, ибо несет на себе печать и личных впечатлений автора о человеке незаурядном, и воспоминаний современников, и, что особенно важно, рассказов самого Платова о днях своей боевой молодости…
В тот августовский день Иван Федорович проснулся, как обычно, рано, пошел к Протоке. И вдруг свершилось чудо: летевшая над ним птица уронила ему на шляпу кусок ржаного хлеба; казак положил его в карман; едва он приблизился к берегу, как к ногам его выбросилась из воды рыба, «сазаном именуемая, и столь покорная, что он мог взять ее и унести с собой». Естественно, было это добрым «предзнаменованием». У ворот «восхищенного старика» ожидало поздравление с рождением сына Матвея, будущего «вихорь-атамана».
А было тому «восхищенному старику» двадцать восемь лет от роду. Похоже, поведал эту легенду Николаю Федоровичу сам Матвей Иванович, вполне осознавший после Отечественной войны свою роль и место в российской истории.
Присматривал за мальчиком «дядька» из малороссов, прослуживший ему до глубокой старости. По преданию, Матвей Иванович, став атаманом, часто брал его с собой и с удовольствием представлял столичным знакомым.
Когда Матвею исполнилось десять лет, за Иваном Федоровичем числились шестьдесят крестьян, мельница и хутор на реке Деркуле и рыбный завод на берегу Чулека. Хозяйство не очень большое, но растущее. Со временем отец оставит сыновьям около пятисот душ мужского пола, почти столько же, сколько было у войскового атамана Алексея Ивановича Иловайского. Каждый из наследников умножит свою долю, особенно старший.
***
Однажды вьюжным московским утром зашел я в бывший дворец Разумовских, где ныне размещается Российский военно-исторический архив, и засиделся в читальном зале до фиолетовых сумерек. Листаю толстенные фолианты с документами двухсотлетней давности. Мелькают знакомые фамилии фаворитов, государственных деятелей, военных. Не задерживаясь, переворачиваю пожелтевшие страницы. И вот — удача! Передо мною «всепокорнейший рапорт» есаула Ивана Федоровича Платова на имя Григория Александровича Потемкина, написанный в 1775 году убористым почерком достаточно грамотного человека. Сердце заколотилось, в руках появилась дрожь: писал-то отец будущего «вихорь-атамана».
Вот о чем поведал мне этот неизвестный исследователям документ. Родился Иван Федорович в 1725 году в Черкасске. Отроком начал службу. Долго рыскал по Крымской степи и в Закубанской стороне, охраняя российские пределы от неожиданных набегов татар. Ходил в Остзейские губернии и в Грузию. Оставил за спиной Пруссию с лихими атаками под Кюстрином. За подвиги в Семилетней войне получил от Елизаветы Петровны саблю.
В 1760 году Платов «послан был с самонужнейшими секретными делами» из армии в Петербург и там задержался. Вскоре столица оплакала красавицу Елизавету. Через несколько месяцев свезли в конец Невского и зарыли в могилу прибитого в Ропше ее племянника Петра III. А он все сидел на казачьем подворье и ожидал…
Дождался-таки своего часа есаул: в день коронации овдовевшей по собственному желанию и взошедшей на российский престол Екатерины Алексеевны Иван Федорович был пожалован золотой медалью и еще одной саблей. Как сумел герой Кюстрина проявить свою удаль на берегах Невы, если неприятель остался далеко на Одере? Похоже, что выполнявшиеся им в то лето тайные поручения были действительно важными — «самонужнейшими». Еще бы! В переворот втянулся Платов, за то и был отмечен.
За участие в «походе до Петергофа и обратно во время вступления Ее Величества на всероссийский императорский престол» были награждены войсковой атаман С. Ефремов, старшина М. Поздеев, дьяк И. Янов, есаулы С. Сулин и И. Горбиков — всего шестнадцать донцов. Ивану Федоровичу Платову, помимо медали и сабли, достались десять рублей.
Говорить о перевороте было не принято, тем более — писать в официальных бумагах. Платов позволил себе намекнуть Потемкину о своем участии в событиях, отошедших в прошлое. В его формулярных списках, отложившихся в архиве атаманской канцелярии, о тех же чрезвычайно «секретных делах» говорится лишь как об «очень интересных», что было менее доступно для разумения чиновников войсковой администрации. Первая формула явно была рассчитана на адресата «всепокорнейшего рапорта», для которого не существовало закрытых страниц в истории воцарения Екатерины II.
