В. Морочко
АССИСТЕНТКА
Лучами разошлись во все стороны магистрали наук. Когорты исследователей маршировали по ним плотными рядами. Там, вдали, они шаг за шагом раздвигали сферу неведомого. В первые ряды попадали те, кто не привык топтаться, глядя в спины других. Я не нашел в себе достаточно смелости, чтобы пробиваться туда, где над буйными головами стоял дым коромыслом и гремели раскаты победного грома. Я осел у самой дороги, чуть свернув в сторону, устроился в маленьком тупичке, до которого раньше ни у кого не доходили руки. Таких тупиков сколько угодно. Моему повезло больше других: нашелся я - живая душа все - таки. Моим уделом стало то, что находится между галактиками, звездами и молекулами, между атомами и частицами - попросту говоря "пустота". Меня назначили. Должно быть кому-то показалось, что я прямо создан для пустоты. Я не возражал. Хотелось быстрей какого-нибудь дела. Моя маленькая студия оборудована аппаратурой, помогающей делать расчеты и мыслить. Это такие совершенные приборы, что порой мне кажется, будто я у них только путаюсь под ногами, мешая работать: компьютеры с истинно машинной неутомимостью без конца варьируют известное положение о свойстве материальных объектов искривлять пространство. А меня интересует другое: что находилось бы между объектами, если бы... никаких объектов не существовало? Меня вдохновила некая мысль: если торжество энтропии, полная деградация порядка есть равномерное распределение в пространстве всего и вся, то наличие пустоты - верный признак изысканной организации материи. Однако все мои утешения на этом кончились. Дальше была пустота в буквальном и переносном смысле, хотя некоторые и осмеливались утверждать, что природа не терпит пустоты. Природа много чего терпит. Чем больше я старался найти что-нибудь о пустоте, тем больше проникался к ней жалостью. Это была бедная падчерица, каких много. Но не каждой дано стать Золушкой, и не всякий исследователь, вроде меня, обещает быть принцем. В моем положении было даже что-то классическое. Это обо мне говорилось: "Кому - бублик, а кому - дырку от бублика". Собственно, исследовать пока было нечего. Даже не на чем было строить гипотезы. Из одного желания невозможно было соткать ни одной утешительной мысли. А тут еще я получил ассистента. Оказывается мне полагался сотрудник для помощи в проведении экспериментов. Это было очень мило, если принимать во внимание, что до сих пор я в основном экспериментировал над своими мозгами и, признаться, без особых успехов. Мягко говоря, в ассистенте я не нуждался. А если говорить начистоту, то я не мог понять, за какие грехи меня наказали этой болтливой девицей с загнутыми кверху косичками. Для начала я попросил ее придерживать язык. Но она заявила, что у каждого должны быть свои обязанности - ее направили сюда ассистировать, а не молчать. - Послушайте! - рассердился я. - В конце концов, вы мешаете мне работать! - Ай, бросьте! - сказала она. - Знаю я вашу работу. Ходите из угла в угол, а мысли группами и в одиночку блуждают из одной извилины в другую по одним и тем же заученным маршрутам. Пока я раздумывал, как ответить, моя ассистентка перевернула вверх дном все помещение. Теперь оно могло служить романтической декорацией в духе фильмов из жизни простого ученого люда. У меня волосы становились дыбом: она развернула такую деятельность, будто собиралась свить здесь гнездышко. Ее напору невозможно было противиться. Покончив со студией, она принялась за меня. Решительно перейдя на ты, заявила: - Неужели ты ничего не видишь кроме своей пустоты?! Пустота! Ха! Ха! Ты знаешь что это такое? Нет? И никто не знает. Так оставь ее в покое! Давай работать красиво! К этому времени я уже был готов на все, лишь бы меня самого оставили в покое. - Ты милый мальчик, - говорила она, выталкивая меня из студии. - Ты мог бы нравиться девушкам. В тебе что-то есть, и ты это чувствуешь. Но почему-то заставляешь себя быть выше самого себя. Не упирайся, идем отсюда. Тебе нужен свежий воздух. Бедняга, я знаю: такие, как ты - всегда совестливы. Стесняетесь занимать даром место. Стыдно бездельничать. Но бесконечные и бесплодные потуги ума - тоже форма безделия, только самая жалкая. Она тащила меня за руку. Я никогда не бегал так быстро по людным улицам. Налетал на прохожих, спотыкался, но повиновался. Я раньше не думал, что наглость - такая великая сила. Косточки моей воли хрустнули при первом же натиске. Когда я споткнулся в очередной раз она заявила: - Господи, ты, даже не способен думать о том, что делаешь! Где твои глаза и мозги? Ты забросил их в пустоту и надеешься что-нибудь выудить. Ты ни о чем не можешь думать, кроме своей пустоты. У тебя сверхсфокусированное внимание. Все, кроме объекта раздумий, ты видишь, как сквозь запотевшее стекло. Изредка таким везет - тогда их называют гениями. Но чаще они смотрят не туда, куда нужно, а чуть-чуть в сторону. Этого достаточно, чтобы до конца дней быть неудачником. Я знал, что это - лепет. Но не возражал. Именно острота внимания, резкий переход от того, что находится в поле зрения, - к тому, что за его пределами, отличает высшую организацию интеллекта. Равномерно распределенное внимание близко по характеру к полному распаду - пределу умственной энтропии. Я уже сидел рядом с ней на трибуне. Стадион слегка волновался. Баскетбол. Пигмеи и гиганты носились по площадке в погоне за мячом. Моя спутница била в ладоши и азартно кричала. Когда-то это мне тоже нравилось. А теперь было безразлично. Все вокруг казалось пустым, мелким и ничего не значащим. Все, кроме самой пустоты. Она лежала незримая, непонятная вокруг нас, внутри нас самих. Она дышала, вздымалась волнами, щетинилась невидимыми иглами с виду мертвая и неприглядная. Ерзая на жестких лавках трибуны и морщась от истошных воплей прилипчивой спутницы, я был весь там, в невидимости. Разве можно представить себе что-нибудь более таинственное и абсурдное, чем пустота. Нет, я не помешался на своей идее хотя бы потому, что у меня ее не было. Пустота не за что зацепиться, негде встать, негде лечь. Я думал: "Черт побори, хотя бы свихнуться и родить какую-нибудь сумасшедшую мысль, чтобы было с чего начать". Моя спутница насмешливо взглянула на меня. - Как тебя звать-то? - спросил я, наконец. Пока она отвечала, у меня шевельнулась мысль: "Не все ли равно, где думать, - в уединенной студии или здесь, среди болельщиков, до которых мне нет дела". - Послушай, ты не находишь, что это потрясающе? - спросила она. - Это потрясающе, - покорно согласился я. - Нет, ты ничего не видишь, - задумчиво сказала она. - Твой взгляд витает там, в облаках. - За облаками, - уточнил я машинально. - За облаками... - повторила она мне в тон, сокрушенно покачала головой и добавила: - Не пойму, остался у тебя хоть проблеск юмора или пустота все съела, и я напрасно теряю с тобой время. - Скорее всего напрасно, - согласился я и, наверно, жалко улыбнулся сквозь пустоту. Она снова повертела головой и некоторое время пристально смотрела на меня. - Давай глядеть вместе, - предложила она. - Скажи, тебе нравится эта игра? - Потрясающе, - повторил я уже испытанное выражение. - А если честно? - настаивала девица. - Попробуй расфокусироваться! Я попробовал, сделал над собой усилие. - Ну как? - торопила она. У меня в глазах мелькали трусы и майки. Я вдруг с ужасом понял, что разучился думать. Самый элементарный процесс мышления требовал от меня невероятных усилий. Я завяз в пустоте и не мог вытянуть из нее ноги. Я напрягся, вспотел. Изо всей силы старался выдавить из себя хоть какое-то чувство, какое-то собственное суждение о том, что происходило сейчас на площадке. Можно не быть баскетболистом, но усвоить зрительно весь комплекс приемов этой древней игры. Я тщетно старался найти в ней что-нибудь привлекательное. - Скучно, - сказал я, так и не придя ни к какому солидному мнению, должно быть, играют дворовые команды... - Так я и думала, - перебила она. - Ты симулянт! Хочешь казаться не от мира сего? Не выйдет! Я тебя выведу на чистую воду! Отвечай, сколько команд видишь на площадке? - Две! - я был доволен, что, не задумываясь, могу ответить хоть на этот вопрос. - А ты уверен? Я опять сделал над собой усилие и, сосредоточившись, убедился, что, в самом деле, играют две команды в два кольца, как и полагается в этой игре. Я не понимал, куда она клонит. Она не дождалась ответа: - Что, если бы играли две пары команд? - Зачем две пары?- не понял я. - Зачем, зачем! Будешь сейчас два часа соображать! - проворчала она. Неужели трудно представить себе две пары колец и две пары команд? - На одной площадке? - переспросил я. - Можно на двух, - благосклонно разрешила девица. - Но положи их одну на другую, крест-накрест. "Безумие!" - подумал я, прикинув в уме количество соударений в минуту при среднем темпе игры. - Послушай, как тебя... - (она назвала свое имя, но я опять не запомнил), - то, что ты предлагаешь, будет настоящей свалкой. Мала площадка. - Тем забавнее! Тебе же скучно! А впрочем, кто мешает сделать площадку больше? - Увеличим площадку - изменится темп игры, - серьезно сообщил я. Конечно, столкновения уже не будут такими опасными, но совсем избежать их не удастся. - А тебе-то что? - отозвалась моя спутница. - Это было бы издевательством над игроками! - Ты скучный человек, - вздохнула она, поднялась, повела плечами и направилась к выходу из стадиона. "Бедная, взбалмошная девчонка", - подумал я, но догонять не стал. Вообразил, что одержал какую-то победу. Внизу, на площадке люди преследовали друг друга, увертывались, прыгали, падали. Я видел все это и не видел. На этот раз я застрял в пустоте крепче прежнего, будто прыгнул в нее с высоты. И увидел нечто, некую странную, неожиданно появившуюся идейку. Ее невозможно было не приметить. Она нагло блестела, как безвкусная безделушка. Я не подпускал ее близко к сердцу, жонглировал на расстоянии, как надувным шариком, таким легким, что уносится прочь от одного дыхания. Я видел перед собой некий игрушечный вариант мироздания: в пустоту брошены две системы. В каждой есть все, что надо для вселенной, все до последней микрочастицы. Внутри системы действуют обычные силы: притяжения, отталкивания, магнитные, электрические, ядерные, гравитационные и так далее. Но связей между самими системами ни в большом, ни в малом не существует. Пока эти связи не выявлены, я условно назвал системы свободными. Они спокойно существуют одна в другой, проходят одна сквозь другую, не ощущая друг друга, не оказывая друг на друга влияния. Здесь нет мистики. Известно, что масса атома в основном сосредоточена в ядре, а диаметр ядра в десять тысяч раз меньше самого атома. Таким образом, не сталкиваясь массами, через поперечное сечение одного атома могло бы одновременно пролететь десять миллионов других. Но расстояния между атомами в молекулах и между молекулами в вещественных структурах неизмеримо больше. Вероятность столкновения элементов двух условно свободных систем бесконечно мала. Однако почему бы им и не сталкиваться? Возможно именно эти соударения и порождают флюктуации - необъяснимые отклонения траекторий, температур, энергий и любых других параметров. Но ни с одним серьезным человеком я бы не поделился этой выдумкой. Да и меня самого она лишь забавляла. Во-первых, потому, что не имела прямого отношения к предмету моих раздумий - к пустоте. А во-вторых, ей не хватало чего-то существенного. Она была незаконченной, как бы оборванной на полуслове. Я чувствовал разрыв в логических звеньях. Но в поисках утерянного звена имелся детективный интерес, и я радовался тому, что теперь есть хоть какая-то почва для размышлений. Со стадиона я направился в институт, но не в свою постылую студию, а в приборный отдел. Мой стандартный комплект аппаратуры ничего не давал. Зато теперь я сдал диспетчеру описание принципа нового прибора. Я назвал его "флюктоскопом". Он должен был отмечать все непредвиденные отклонения, происходящие в микромире, анализировать их и выдавать на экран изображение такой вероятной среды, которая могла бы вызвать наблюдаемую картину флюктуаций. Сбагрив идейку прибористам, я вздохнул с облегчением; все это время было такое чувство, что занимаюсь не тем, чем надо. В голову сами собой лезли детские мифологические аналогии: смерть человека - лишь переход из одной системы в другую, а переходное состояние напоминает явление тени, призрака или духа - что кому больше нравится. Я хорошо понимал: даже если отвлечься от этого шаманского бреда, благороднейшая идея общения разумов двух свободных систем - всего лишь досадная литературщина, основанная на подтасовке возможностей. Во-первых, почему другая система непременно должна быть похожа на нашу? Во-вторых, разве жизнь и разум для системы вообще обязательны? И в-третьих, если все-таки допустить, что родственные цивилизации существуют одновременно и там и здесь, как ничтожна должна быть вероятность их совпадения в бесконечных просторах двух вселенных? У нас в институте проектирование и создание исследовательской аппаратуры налажено, как полагается. Мы еще сами не успеваем разобраться, что нам надо, а роботы уже устанавливают в лаборатории новый стенд, основанием для которого послужила фраза, случайно оброненная в институтском буфете. Они чутко угадывают наши желания, ловят их на лету и молниеносно облекают даже самые смутные, до конца не осознанные идеи в изящные формы оригинальных приборов. Свой флюктоскоп я получил на следующее утро. Робот подключил аппарат, придвинув мне кресло, удалился. Теоретики предпочитают проверять свои идеи без свидетелей: зачем кому-то видеть, как, пробегая по клавишам, дрожат от нетерпения пальцы. Кусочком безоблачного неба засветился большой экран, включились счетчики, поползли ряды цифр. Я любовался этим восхитительным зрелищем битый час, пока меня не потянуло ко сну. Аппарат был со мной откровенен, он поднес мне четкий, не вызывающий сомнений нуль информации. Разве мог работать прибор, принцип которого основан на заблуждении? Мысль о двух свободных системах так и не стала гипотезой: не нашлось утерянного звена. Я по-прежнему чувствовал, что оно где-то рядом, под рукой. Я был убежден (и до сих пор глубоко убежден в этом), что любой свежий человек, разобравшийся в моей мысли, мог бы поставить все на свои места. Но в том незрелом виде моя идея не годилась для обсуждения. Она была мертва. Какая-то мелочь губила ее. Но что именно? Чем больше я искал, тем больше убеждался, что иду по ложному следу: уж лучше пережевывать абстрактные мысли о пустоте, чем углубляться в темную щель, в глухой тупик в тупике. Это лишало уверенности, что я вообще когда-нибудь выйду из полосы бесплодия. В общем все шло к тому, чтобы с миром похоронить легкомысленную идейку, подвернувшуюся под колесо неповоротливого мыслительного агрегата. Ужасное состояние! Я вдруг понял, какова моя настоящая цена, будто взглянул со стороны. Пробудились сомнения, на своем ли я месте, своим ли занимаюсь делом? Конечно, моя ассистентка опять явилась в самое неподходящее время, когда от судорожных поисков меня трепала почти малярийная лихорадка. Честно говоря, я уже и забыл, что эта девица существует на свете. Она вошла, как ни в чем не бывало, провела ладошкой по лакированной стенке флюктоскопа и похвалила: - Обставляемся новой мебелью? Поздравляю! Меня свело от этой банальности. Заметив у нее на груди огромное аляповатое колье, переливающееся всеми цветами радуги, я осведомился, сколько весит это грузило... Понимал, что просто ищу, к чему бы придраться. Но даже это получалось бездарно. - Зачем рвать на себе волосы? - сказала она. - Ведь ты человек, и за ошибку тебя не пошлют на переплавку, как робота. Я заскрипел зубами: скандалистка залезла на больную мозоль. Чтобы успокоиться, я потребовал сообщить мне, наконец, как ее звать. Сейчас мне послышалось, что она назвала себя "Эврика". Я поморщился: "Ужаснее не придумаешь!" - Полегче, - советовала она. - Не волочи мысли по полу. Пусть идеи сами носятся в воздухе вокруг головы. Не думай о них... - Люблю благие советы, - признался я. - Интересно, где носилась твоя вчерашняя мысль о двух парах команд на одном поле? - Почему двух? - удивилась она. - А сколько же? - Сколько надо, я думаю: сто, двести, тысяча... - "Я думаю" - передразнил я, - команды будут не играть, а дифундировать, проникая друг в дружку... - Значит "Диффузия"! - подхватила девица. - Теперь мы соавторы! Лучше названия для игры не придумаешь! Я не нашелся, что ответить. А она встала к стене напротив и, заложив руки за спину, продолжала вещать: - Знаешь, мне кажется, со вчерашнего дня ты заметно выбрался из пустоты. Ты почти материализовался. Еще небольшое усилие, немножко тепла и ты сделаешься человеком! А я в самом деле чувствовал, что теплею и оттаиваю с каждой минутой. Разумеется, не от ее слов: открывающаяся истина делала мир таким чудным. Все осветилось вокруг, будто солнце прошило стены лучами. Я был счастлив, потому что знал: пустоты больше нет... никогда ее не было. И не две жалких системы, - мир заполняет бесконечное множество автономных систем. Эта мысль первым камнем ложилась в теорию мирологии. Теперь я верил, что в бесконечности, окружающей нас, и, вместе с тем, где-то рядом, найдется хотя бы одна система, населенная такими же, как мы, искателями. Я вдруг размечтался о том времени, когда можно будет заявиться туда и сказать: "Здравствуйте! Мы - ваши соседи!" Попытался представить себе, что должен чувствовать человек, когда перед ним, казалось бы из ничего, возникает что-то живое разумное, - восхищение или мистический ужас... Подумал, что без предварительной подготовки подобная встреча может окончиться плохо. Я был умилен своим открытием. Даже расчувствовался. Захотелось сказать что-нибудь доброе... Спросил ассистентку: "Скажи мне пожалуйста... как тебя звать?" Она ничего не ответила. Только вздохнула, пожала плечами и двинулась прочь. Я не стал догонять. Смотрел ей вслед... и еще долго видел сквозь стены радугу от ее колье.
