В сероватой воде мелькали тусклые рыбьи спинки, но поплавок оставался недвижим. Мой дед считал, что нет в мире дела более увлекательного чем рыбалка, но я с этим не мог согласиться. Не лучше ли мчаться наперегонки на воздушных лодках или просматривать спектромонитор в поисках интересной информации, чем застрять на всю жизнь в подобном унылом пристанище среди гор, растрачивая драгоценное время на убийство рыб? Но мой дед был умным человеком и к его советам я всегда прислушивался.
Цепко окинув взглядом сонное озеро, по глади которого ещё летали обрывки предрассветного тумана, я задержал взор на полосе маленьких домиков, казавшихся издалека серой змеёй, притаившейся среди кустов. Обычные дома, одинаковые заборчики. Лишь в одном из дворов искрилось загадочное что-то, похожее на причудливую зеркальную сферу, рассеивающую вокруг блеклые солнечные лучи. Надо будет как-то глянуть поближе…
– Доброе утро! – прошептал тихий голос над ухом. Я вздрогнул от неожиданности, тут же укорив себя за невнимательность: расслабился на тихом бережку.
Оказалось, меня испугала светловолосая девушка с бледным лицом: в невзрачном платьице и босоногая, с маленьким рюкзачком за спиной.
– Неудачное утро? – спросила девушка и беззвучно рассмеялась.
Я посмотрел на своё пустое красное ведро и тут же укорил себя второй раз: хоть воды бы налил для видимости.
– Не расстраивайтесь, – сказала девушка.
– Здесь рыбы всё равно нет, – вяло отозвался я.
Простой горный воздух явно действует на меня губительно: за одно утро – два просчёта.
– Вы слишком яркий, – улыбнулась девушка. – Поэтому рыба вас боится.
Я с сомнением покосился на свою обычную зелёную куртку и синие джинсы: нормальная одежда, как у всех.
– Я не про это, – тут же догадалась девушка. – Я про ваше излучение… Вы распространяете вокруг себя пронзительно оранжевую ауру. Не просто тёплую апельсиновую, а с примесью лиловых и даже сиреневых тонов… Такое свечение распугает не только рыб, но и людей.
– Наукой давно доказано, что сиреневого и лилового не существует, – тут же возразил я. – Шесть хроматических цветов и один серый – ахроматический. Остальное – глупые романтические выдумки.
– Да к чёрту вашу науку, – мило улыбаясь, сказала девушка. – Наверняка, побывали недавно в городе, да? Кто из техномира приезжает, дня три-четыре светится… Вы из какого селения? Не из Радужного, понятно, а то я бы вас знала…
Вопрос застал меня врасплох, хоть я мгновенно сориентировался.
– Я здесь в гостях, у родственников.
Неожиданно её личико помрачнело.
– Постойте, а вы в спектролинзах? – быстро спросила она.
– Конечно в них, – ответил я. – А вы, наверное, слепая? Простите, незрячая…
– У меня врождённая аллергия на спектролинзы, – тихо сказала девушка. – К счастью.
– К счастью? – переспросил я. – Почему?
Но девушка не ответила: она просто развернулась и зашагала по тропинке меж тусклых ивовых кустов, и вскоре исчезла из поля моего зрения.
Ещё несколько секунд я понаблюдал за поплавком; после решительно встал, собрал рыбачьи снасти и шагнул в ивовые заросли, надеясь догнать незнакомку.
Девушка показалась мне странной и я решил её проверить. Меня заинтересовало это «к счастью», если не сказать – насторожило. Какое же тут счастье – родиться слепым, жить вечным изгоем?
Люди, глаза которых не воспринимали спектровые линзы, с самого рождения направлялись в специальные поселения. Для простого глаза поглощать и отражать технические цветовые излучения, которыми пронизан наш мир снизу доверху – непосильная задача. Жизнь в городах, где проложены тысячи сверхзвуковых трасс – дорожных, подземных и воздушных, с массой ярких указателей, счётчиков и реклам – невозможна, губительна для незащищённого зрения. Поэтому людей с врождённой спектральной непереносимостью селили в горных деревнях, где они были вынуждены существовать на довольно-таки мизерную государственную помощь. Проживая вдали от техномира, не имея возможности пользоваться современными источниками информации или другими техническими средствами, эти люди, по сути, были обречены на вымирание: многие просто сходили с ума, не доживая до старости. Врачи характеризовали печальную статистику общей ослабленностью организма, неприспособленностью к цивилизованной жизни. Конечно, незрячие бывали в больших городах, но весьма редко, предпочитая лишний раз не рисковать здоровьем.
…Как ни странно, я вскоре догнал девушку. Она шла, не торопясь, часто останавливалась, чтобы сорвать бледно-серые полевые цветы. Я тут же потянулся к монитору спектролинз и быстро нашёл название: ромашки. А эти, более тёмные, но будто присыпанные пылью – васильки.
Завидев меня, девушка молча посторонилась, и мы зашагали рядом.
– Так вы здесь живёте? – спросил я, чтобы как-то начать.
– С самого рождения.
Немного помолчав из осторожности, я продолжил:.
– Значит, вы из незрячих…
Девушка резко остановилась, я едва успел притормозить рядом, и окинула меня долгим внимательным взором.
Глаза у неё были бледно-серые – обычный для незрячих цвет. По сравнению с модными ныне оттенками пронзительно фиолетовых, зелёных и даже огненно-красных радужек, легко регулирующихся спектролинзами, глаза девушки казались слишком прозрачными, даже тусклыми. Но сама она была весьма красива, хоть и бледнокожа.
