Гордон Сандерс смотрел в окно. Перед ним, по дороге, шедшей вдоль Булонского леса, вплотную друг к другу проезжали две машины, перемигиваясь фарами. Немного дальше они остановились, и из каждой вышли мужчина и женщина.
Гордон отчетливо видел лишь силуэт женщины, вышедшей из первой машины. На ней было длинное вечернее платье. В сумерках, слабо освещенных светом дальнего фонаря, она напоминала призрак.
Приглушенно смеясь, обе пары обменялись несколькими словами. Уезжая, призрак села во вторую машину.
– И девицы отвечают на ваши вопросы? – услышал он рядом с собой удивленный голос.
Даже не оборачиваясь, Гордон понял, что голос принадлежал Уильяму Корнеллу и что он обращается к Дороти Мерфи, опасной сплетнице из "Космополитен". Сорокапятилетний Корнелл, со строгим лицом священника, терялся, как девочка, перед всем, что выходило за рамки его пуританского воспитания.
Дороти рассмеялась резким смехом, сопровождавшимся звоном ее многочисленных браслетов и колье. Она была похожа на весьма плотную и горластую амазонку, однако, весьма соблазнительную.
– Отвечают ли они? – воскликнула она. – Они даже присочиняют, чтобы придать остроту своим пресным занятиям любовью. Вы даже не можете представить себе, что бы сделали некоторые женщины, лишь бы о них говорили в иллюстрированных журналах!
"Если там, на улице, все играют в игру секса и случая, то здесь довольствуются тем, что говорят об этом", – подумал Гордон. Голоса вокруг него сливались в неясный гул. Он знал, что вскоре будет совершенно пьян. Он знал себя так хорошо! Однако это его заставило бы прекратить выпивку.
Он поискал глазами Дженни, свою жену. Кристиан де Льезак – его называли Консулом, так как прежде он занимал этот пост в Нью-Йорке – составлял ей компанию. В неописуемой мешанине нелепых нарядов, которые носили женщины и которые представляли собой последнюю моду, Дженни выделялась своей простотой: на ней была голубая туника без рукавов. Нежная красота ее лица мгновенно привлекала внимание.
Дженни и Льезак оба говорили с таким печальным видом, что Гордону показалось, будто он находится не на вечеринке, а стоит у гроба покойника. Возможно, причиной тому был этот громадный, мрачный и одновременно привлекательный чернокожий, который, сидя в глубине салона, наигрывал на гитаре меланхоличные южноамериканские мелодии? Или разговор Кристиана?
Гордон едва знал его. Примерно сорока лет, со спортивной фигурой, изысканный и обольстительный, это был приветливый человек, всегда в хорошем настроении, который с первого же взгляда вызывал симпатию. Однако в этот вечер лицо его было мрачным и раздосадованным.
Дженни перехватила взгляд Гордона. В ее глазах, формой и цветом напоминавших миндалины, он прочел призыв о помощи.
Гордон хотел пробраться к ней, но Дороти вцепилась в него мертвой хваткой. Билли Боттомуорт, которым она также завладела, посмотрел на него глазами испуганной жабы, полными отчаяния.
– Ты останешься здесь, бэби. Я больше не позволю тебе покинуть меня в течение всего вечера!
Она живо подмигнула ему и продолжила начатый разговор.
– Вчера я сделала репортаж о блестящей ученице Смит Колледжа, ей как раз исполнилось двадцать лет. По сравнению с подвигами этой цыпочки рассказы де Сада кажутся чепухой! Она принадлежит к одной из самых богатых и самых снобистских семей Бостона. И вы думаете, что она захотела сохранить анонимность? Вовсе нет!
– Невероятно! – воскликнул Корнелл, одновременно шокированный и заинтригованный.
– Как утверждает это маленькое порочное создание, – сказала Дороти, – сексуальные качества французских мужчин не соответствуют их репутации. Она также упрекает их в том, что они слишком часто портят хорошее воспоминание о своих подвигах, оказываясь вне постели весьма скупыми, например, в выборе ресторанов!
Она снова засмеялась, зазвенев своими грубыми украшениями. Это была не женщина, а какая-то ходячая скобяная лавка.
Дженни, покинув Льезака, пыталась пробраться к Гордону, но хозяин, Мэнни Шварц, остановил ее, чтобы прошептать несколько слов на ухо. Завладев ее рукой, он стал что-то говорить ей, сохраняя свой обычный самодовольный вид. Однако можно было заметить, как он иногда бросает на Дженни восхищенный и, что было совершенно немыслимо для него, нежный взгляд.
Мэнни выглядел таким, каким он и был: богатым, хитрым и ищущим наслаждений. Все в нем бросалось в глаза – от рыжих волос до тяжелого подбородка. Он всегда носил в петлице цветок, вышедшее из моды украшение, которым он, однако, щеголял с весьма самодовольным видом. У Дженни был отсутствующий вид, и она старалась вырвать у Мэнни свою руку.
Дороти, выбрав стратегическую позицию рядом с маленьким круглым столиком, на котором было все необходимое для выпивки, налила себе новую порцию бурбона. Тревожно оглянувшись, она наполнила стакан Гордона.
– Послушай, бэби, – строго сказала она ему. – Если мне не удастся тебя расшевелить, то я разревусь. И я предупреждаю тебя, что меня хватит на все три акта, как в Опере!
Гордон очень любил Дороти. Она работала так же естественно, как и жила, тормоша людей с веселым напором и бесцеремонностью, как если бы она трясла сливовое деревце, чтобы вырвать признания или приподнять завесу над их интимной жизнью. Раз в полгода она приезжала собрать материал о "романтичной и эротичной парижской жизни" для читательниц "Космополитена", этой женской версии "Плейбоя". Мэнни представил их друг другу два года назад, и с тех пор Гордон был для нее секретарем, переводчиком и, в основном, гидом во время ее визитов в Париж.
