Один из поклонников драматической актрисы Синекудровой однажды, исчерпав все темы салонных разговоров, спросил ее:
— А откуда вы родом, Марья Николаевна?
— Ах, вы не поверите, — оживилась Марья Николаевна, заламывая руки за голову. — Из Калиткина! Ни более, ни менее… Есть такой городок в Юго Западном крае… Верст четыреста отсюда. Ах, мой милый, милый Калиткин!
Вид у Марьи Николаевны был умиленный.
— Господи! Вот вспомнила я о нем — и сладко сжалось мое сердце… Девочкой пятнадцати лет уехала я оттуда и вот уже не была там лет двадц… что я, дура, говорю!.. Лет двенадцать не была я в этом милом городишке. Да. Или десять.
— Большой город? — спросил поклонник. В связи с этим вопросом он поцеловал и погладил руку Марьи Николаевны…
— Нет, крошечный… Вот такой…
— Уехали вы оттуда маленькой девочкой, — задумчиво сказал поклонник, прикладываясь губами, в связи с этим замечанием, к розовому, как лепесток цветка, локтю Марьи Николаевны. — Уехали маленькой девочкой, а приедете большой, взрослой женщиной.
Это замечание поразило Марью Николаевну.
— А ведь действительно! Уехала маленькой, а приеду большой…
— Если соберетесь ехать, возьмите и меня. И я вспомню с вами ваше детство.
И, как солидная казенная бумага скрепляется печатью, — так и поклонник подкрепил свой совет поцелуем в плечо.
— Оставьте! На нас смотрят. Чего же я ни с того, ни с сего туда поеду?…
— А вы там спектакль дайте. Как раз на будущей неделе ваш театр сдается на три дня под гастроли итальянской оперы — и вы свободны. Идея, а? Подумайте, какой шум будет в этом Калиткине! — «Известная драматическая артистка Синекудрова, уроженка нашего города — дает только один спектакль».
При слове «уроженка» поклонник поцеловал ладонь Марьи Николаевны, чем в достаточной мере подчеркнул многозначительность этого слова.
— Да с кем же я спектакль устрою?
— Господи! Да с товарищами же! Ведь они тоже свободны.
— Калиткин, Калиткин, милый мой городишка… — умиленно прошептала Марья Николаевна. — Я, кажется, на старости лет становлюсь сентиментальной. Разве поехать?
— О, солнце мое! И я с вами!!
И впервые, вероятно, за всё время существования солнечной системы, с солнцем было поступлено так фамильярно: солнце было поцеловано в сгиб руки, у локтя.
В пути было чрезвычайно весело: чувствовалось, что это не деловая поездка, а приятный шумный пикник. И весь вагон был наполнен пением, смехом и визгом.
Одна Марья Николаевна, по мер приближения к Калиткину, делалась всё тише, просветленнее и как-то кротко-самоуглубленнее.
Она всем ласково улыбалась и чувствовала себя, при этом, маленькой десятилетней девочкой.
— О, как я вас понимаю, — шептал ей увязавшийся-таки за всеми в поездку поклонник. — Вы себя должны чувствовать девочкой.
В связи с этим он чмокнул ее в плечо.
— Оставьте, смотрят, — лениво отмахнулась Марья Николаевна, — Так вы же чувствуете себя маленькой девочкой, а детей можно целовать.
Видно было, что этот шустрый поклонник знал тысячу разных уверток, и уж его бы на этой почве Марья Николаевна никогда не переспорила.
— Всё-таки… нельзя же так целоваться. Что подумают актеры!
— Актеры сейчас едят ветчину с горчицей, а когда актеры едят ветчину с горчицей — они не думают.
— Ну, разве что. И откуда вы всё это так хорошо знаете?…
Приехали около трех часов дня. Кое-кто бросился к извозчикам, но Марья Николаевна запротестовала.
— Нет, нет! Багаж пусть отвезут в гостиницу, а мы пойдем пешком. Так приятно окунуться в детство.
— И мне тоже, — сказал приютившийся сбоку поклонник. — И я тоже хочу окунуться.
Сделал он это так: поцеловал руки Марьи Николаевны.
И все — числом восемь человек — побрели пешком.
Шли сзади Марьи Николаевны, из уважения к ней немного сосредоточенные, — из уважения к ней сдерживая веселье и вежливо осматривая маленькие покосившиеся домишки.
— Смотрите! — сказала поклоннику Марья Николаевна. — Вот на этой улице я покупала сладкие рожки. Знаете, что это такое? Рожки… Тут они были особенно сладкие.
— Неужели? — удивился поклонник и, как парень не промах, прижал локоть Марьи Николаевны к своему.
— А вот здесь меня один мальчишка, когда я шла из училища, камнем в ногу ударил.
— Какой подлец, — проревел поклонник. — Экие канальи! Вешать их мало! А? Как вам нравится! Камнем в ногу! Ну, попался бы он мне…
— Да, да… Мне тогда было лет десять. Я еще, помню, остановилась у этого домика и — плачу, плачу, плачу, а какой-то лавочник вышел, дал мне две мармеладины и успокоил меня.
Поклонник задрожал от восхищения.
— Какой симпатичный лавочник! Смотрите-ка! Приласкал мое милое солнышко! С каким бы удовольствием я пожал ему руку, этому честному торговцу.
— Ну, где там… Он уже, наверное, умер.
— Царство же ему небесное! — прошептал поклонник, благоговейно целуя руку Марьи Николаевны.
— А это вот домик, где, кажется, жил наш дьякон. Смотрите-ка!
— Ага… Да, да. Действительно. Хороший домик. Ишь ты, какая труба!.. И дым идет. Очень мило.
— Я всё боялась тут ходить. По этой улице бродила какая-то полоумная нищенка, всё прыгала на одной ноге и грозила мне пальцем.
— А? Как это вам понравится! — возмущенно пожал плечами поклонник. — Вот она, наша полиция! Взятки брать мастерица, а что нищенство у неё под самым носом развернулось пышным махровым цветком — на это ей наплевать. Эх, режим!
