Зыбь - [17]

Рванкин с особенной, привычкой выработанной ловкостью выхватил из разноцветных кусков, лежащих на полках, именно тот самый кусок, который требовалось возможно скорей сбыть с рук, и с артистически-щеголеватой небрежностью кинул его на полок перед покупателем. Копылов пощупал материю, лизнул языком пальцы и потер ее, потом вынес к дверям, хотя свету в лавке было достаточно, вопросительно поглядел на Терпуга.

— И цена, заметьте, не сердитая, — особенно приятельским голосом сказал Рванкин. — Без лишнего — девять гривен.

— За девять гривен сам носи! — усмехнувшись, возразил Терпуг.

— С людей по рублю кладу! — искренно и убедительно сказал Рванкин, понижая голос до шепота, чтобы кто со стороны не услышал об его особом благоволении к ним, к Терпугу и Копылову.

— Сами, господа, знаете: товар дорожает. Не мы цену накладываем, нам накладывают. Вы извольте взглянуть: ширина! Будьте любезны! Весь Хопер перепрудить этой шириной можно!

Копылов постоял как бы в некотором размышлении и нерешительности. Потом, отогнувши черный, набухший, плохо распрямлявшийся указательный палец, решительно ткнул на материю и сказал:

— Режь на две рубахи!

Было немножко странно Рванкину, что не стали торговаться, — он дошел бы и до полтинника. Он привык к тому, чтобы в его лавке торговались до изнеможения, даже любил этот спорт, в особенности на досуге, потому что тут во всем блеске развертывалось его красноречие. Он ошеломлял покупателя тучей убедительнейших и неожиданных доводов, силлогизмов, аналогий из жизни, из какой-то легендарной всемирной истории, из политики, из хозяйственного обихода, призывал Бога в свидетели, ссылался на чистоту своей совести и т. п.

Но вот тут как-то сразу, неожиданно согласились, и было это немножко непонятно и немножко даже грустно как будто.

Разве где-нибудь сшибли дешевых деньжонок, стибрили что-нибудь и не жаль было легко нажитого? Очень возможно… В конце концов надо использовать момент и предложить еще что-нибудь — авось возьмут…

Он проворно отмерил шесть аршин, надкусил край полотнища и быстро, с мягким треском, разорвал кусок по ширине. Проворно и ловко свернул отрез в четырехугольный сверток и с особым шиком хлопнул им по полку.

— Еще чего не потребуется ли? — с улыбкой самой искренней преданности предложил он.

— Разве уж взять платков бабам? — полувопросительно сказал Копылов.

Терпуг небрежно и коротко отозвался:

— Можно.

— Извольте-с, — с готовностью подхватил Рванкин, наклоняясь корпусом к покупателям. — Есть свежей получки, на прошедшей неделе из Москвы пришли. Шалечки небольшие, каемочки шелком в тень расшиты… утирочки батистовые. Есть попроще — шириночки… Вот из цветковых не угодно ли?

— Давай из цветковых, — сказал Копылов и не утерпел, смешливо гигикнул, хрипло и странно, точно овца поперхнулась.

— Да гляди, чтобы добрый сорт! — прибавил Терпуг и тоже засмеялся.

— Да уж будьте покойны! Плохое не дадим — зачем плохое давать? Я сорт в людях, кажется, различаю.

— Ну, гляди!

Копылов небрежно перекинул несколько пестрых платков, выложенных Рванкиным на полок, потом отбросил три в сторону и небрежно спросил:

— Цепа?

— Чуть не даром: по полтора рублика-с… И сейчас же Рванкин приготовился скостить по двугривенному в знак уважения к хорошим людям, но Копылов неожиданно сказал:

— Завертывай!

Рванкин чуть не засмеялся от радостного изумления. Но вздохнул и с умилением прибавил:

— Товар первосортнейший! Это ведь, заметьте себе, не жидовская Лодзь — это сама матушка Москва… сердце России-с! Из чаю-сахару не потребуется ли чего?

— Надо бы и чаю-сахару, да некогда, до другого раза! — серьезным, деловым топом отвечал Копылов.

Терпуг взял оба свертка и пошел из лавки. Рванкин не мог понять, что это значит: шутит ли он, или забыл о деньгах, или проделывает над ним какую-нибудь смехотворную штуку? Копылов как стоял, так и остался стоять. Но когда Федот Лукич обратил к нему свой вопрошающий взгляд, он ухмыльнулся, приподнял фуражку в знак прощания и тоже пошел в дверь. Тут уж Рванкин не выдержал и кинулся бегом вокруг полка к двери.

— Э… э… господа почтенные! Так, не того… не годится! — крикнул он.

Копылов тотчас же обернулся и сделал шаг к двери. Остановился и Терпуг.

— А деньги? — проговорил Рванкин, и на покрасневшем лице его уже не было привычной улыбки, а глаза глядели тревожно и враждебно.

— Ты чего? — коротко бросил Копылов, точно и не слышал его вопроса.

— А получить? За тобой семь тридцать пять второй год терплю!

— Ну и терпи!

— А сейчас за наличные! Это уж — сделайте одолжение!

— Наличные?

— Да-с. А то что же это такое? Денной грабеж наподобие? Нам тоже не даром товар-то отпускают!

— Наличные тебе?

Копылов нагнулся к голенищу и вытащил большой сапожный нож, остро блеснувший при свете тонкими царапинами отточенного лезвия. Он хотел было крикнуть: руки вверх! Но вместо этого придавленным хриплым голосом прошептал:

— Лишь пикни! в-во!..

На один миг взгляд его поймал мгновенный толчок изумления в округлившихся от ужаса глазах Рвапкина и странную улыбку помертвелых губ, перекосившую лицо в одну сторону. Было очень соблазнительно помахать ножом над головой купца и в конце концов шлепнуть его ладонью по маковке. Но казалось, что сзади кто-то уж смотрит, чужой, и вот-вот засмеется или дружески скажет: