Звук его рога - [21]

Я не ожидал, что мои слова произведут на него такое впечатление. Он отпрянул от меня, тяжело вздохнул и сказал что-то по-немецки, прозвучавшее как проклятье тому дню, когда он взялся за эту работу; а потом, очень трезво и рассудительно, произнес:

— Собаки, конечно, довольно-таки страшны, но упаси меня Господь от кошек!

Я с удивлением услышал в его голосе настоящий страх.

— Вы имеете в виду тех, чей визг мы слышали, когда нам показывали оленей? — спросил я. Но он был оскорблен и сердился на меня за то, что я уличил его в малодушии и волнении, и продолжал путь в мрачном молчании.

Эти несколько миль, пройденных с Доктором, оказались безумно интересными. Живности вокруг было немного: разве что одна-две рыжих белки и очень мало птиц, но я очень хотел запомнить рельеф местности, дорогу, по которой мы шли, запечатлеть в своем мозгу каждую маленькую тропинку, сворачивающую в сторону, каждое бросающееся в глаза дерево или камень. Мы пересекли пару маленьких ручейков, и из каждого Доктор напился, а потом вновь начали подниматься по длинному и очень пологому склону, пока не достигли хребта, густо поросшего кустами. И там я неожиданно услышал собачий лай — совсем близко от нас. Фон Айхбрюнн, казалось, не замечал его, но спустя минуту вздрогнул и выругался, когда из засады в кустах бесшумно вышел человек и загородил собой проход. Это был лесник, одетый во все зеленое, с легким луком в руках, совсем еще юноша и довольно симпатичный. Он что-то коротко сказал фон Айхбрюнну, а потом, когда Доктор проворчал что-то брюзгливо в ответ, воззрился на него, не скрывая веселья. Я почти догадался, в чем было дело, и моя догадка подтвердилась, когда Доктор, вовсе не желающий остаться без обеда, снова обратился к молодому леснику с вопросом. Я понял, что мы пришли слишком поздно. Ясно, что они уже начали гнать дичь, и если бы мы продолжили свой путь, то могли оказаться между охотниками и оленем. Понятно, что лесника поставили здесь для того, чтобы повернуть назад любую дичь в случае, если она оторвется от преследователей и будет двигаться по нашей тропинке.

Собака залаяла снова, лесник наклонил голову и прислушался, потом где-то неподалеку от нас, слева, раздался ружейный выстрел. Лесник продолжал прислушиваться, а потом ухмыльнулся. Он поднял свой лук, как бы целясь в воображаемого оленя, и с сожалением покачал головой. «Если бы этот парень промахнулся, — казалось, говорил его взгляд, — я бы достал этого оленя».

Потом он резко повернулся к фон Айхбрюнну и, как мне показалось, спросил его, почему бы ему не пойти к стрельбищному валу и не подождать там, коль скоро охота и так близится к концу. Фон Айхбрюнн отрицательно покачал головой, но юнец засмеялся и, вставив палец в рот, столь правдиво изобразил, как вылетает пробка из бутылки шампанского, что Доктор тут же передумал и позволил увести себя куда-то сквозь кустарник без шума и возражений.

Лесник повел нас по своего рода туннелю, проложенному сквозь густой подлесок, вниз по дальнему склону кряжа. Ничего невозможно было разглядеть далее одного-двух ярдов, а кусты по обе стороны от туннеля были так густы и их ветви переплелись так плотно, что, пожалуй, лишь хорек смог бы продраться сквозь них. Мне пришло в голову, что потому и выбрали это место, чтобы загнанной дичи волей-неволей пришлось бы следовать знакомыми тропами туда, где ее уже ждали нацеленные ружья. Когда мы пришли на то место, где сидели в засаде охотники, я убедился в собственной правоте. Это был такой стрельбищный вал, который вряд ли когда-нибудь придумали бы в охотничьих заповедниках Англии. Маленькая рощица, из центра которой старательно вычистили подлесок и оставили лишь молодые деревца, была окружена земляным валом высотой по грудь стреляющего, покрытым травой и засаженным поверху низкими кустами. Его передняя сторона представляла собой своего рода равелин, а щели в заслоне из кустов были расположены таким образом, что выстрел из ружья с любой позиции убивал бы дичь в любой части поляны. Собственно говоря, это была не поляна, а скорее дорога, аллея для верховой езды, так как ее противоположная сторона представляла собой густую живую изгородь из кустов, которая на первый взгляд выглядела вполне естественно, но на самом деле, вне всякого сомнения, состояла из густо переплетенных ветвей, искусно выложенных слоями, которые должны были помешать дичи уйти в сторону и заставить ее промчаться прямо мимо стрельбищного вала на расстоянии ружейного выстрела. Мы находились в долине, а аллея заканчивалась там, где долина круто уходила вверх, и высокие серые скалы, обрамлявшие долину, замыкались в кольцо, так что оставался лишь узкий проход между утесами. Было ясно, что дичь, гонимую по этой или другой аллее, сумевшую уйти от пуль охотников, остановят сомкнувшиеся скалы и либо толкнут ее назад, под выстрелы, либо же егеря, поставленные в верхней части долины, все равно пристрелят ее. Большая часть треугольника, образованного скалами, была перед нами, как на ладони, — деревьев там было немного и они не заслоняли обзора. С той же стороны, откуда появлялась дичь, аллея достигала еще ярдов ста, так что оленя можно было увидеть заранее и выстрелить без спешки, спокойно, когда он подойдет достаточно близко.