Звучащий след - [8]

Я был ничтожнее вши, придавленной ногтем. Законов, к которым я мог бы воззвать, не существовало более. Я был так же несчастен, как бедняга бидон, который лишился хозяина. Внутри лагеря я был волен делать решительно все, что мне заблагорассудится: валяться на спине, стоять на цыпочках, играть на губной гармошке. Ужасное состояние, когда человек предоставлен самому себе, — многие путают его со свободой — угнетало меня. Надо мной не было больше начальника, который мог бы сказать мне, что я должен делать. Да и под моим началом не было ни одного человека, которым я мог помыкать. Так совершенно неожиданно я был выбит из привычной колеи. Головокружительное сальто-мортале перенесло меня на раскаленный берег Средиземного моря и, пролетев с бешеной скоростью пол-Европы — так что у меня только в ушах свистело, — я шлепнулся где-то поблизости от Пиренеев.

«Добрый день, — приветствовали меня унылые дюны, — тебя-то мы и дожидались. Теперь смекай сам, как набить себе брюхо. Только будь начеку: у тебя чертовски отчаянные конкуренты».

А я хотел есть, хотя бы мне пришлось для этого сцепиться с самим чертом! Потому-то я и стоял перед бидоном из-под сала, который должен был обрести нового хозяина. Мне он был нужен до зарезу. Но я понимал, что за бидон придется драться, — я чуял присутствие Тома. Глядя на плавящиеся в полуденном зное горы, я думал о том, как бы мне перехитрить его. Я должен заполучить бидон, чего бы это ни стоило. В нем можно сварить сто стаканов кофе, за каждый стакан я получу по целому франку, а вон тот пуалю[2], возле колючей проволоки, снабдит меня за эти деньги белым хлебом, шоколадом и сигаретами.

Однако Том — парень моих лет с быстрым взглядом и тонкой шеей хищной птицы — стремился к той же цели. Только в отличие от меня он еще не открыл пути к сытости.

Том жил напротив еврейского барака, который в штормовую погоду захлестывала соленая вода. Однажды я видел, с какой жадностью он поглощал похлебку, налитую в консервную банку.

Закончив свою трапезу, он снова пускался бродить по лагерю в поисках съестного. Завидев, что двое заключенных стоят и разговаривают, он бросался к ним, прислушивался и, если добыть у них было нечего, рысцой трусил дальше.

Желудок Тома был непосредственно связан с его мозгом. Сила, заставлявшая безостановочно действовать эту трансмиссию, древнее человека и мощнее, чем все изобретенные им скоростные моторы. Том был голоден, вот и все. Этот факт заставлял его отыскивать пути, на которые он никогда не набрел бы в сытом состоянии. «Что ищет этот скелет, Эрвин? — конечно думал он. — Только бы пронюхать, уж я-то сумею первым сцапать эту штуку и загнать ее Эрвину — ведь она ему нужна. Раз он ищет ее с таким пылом, значит, наверняка в ней что-то ценное. Придется мне все время идти за Эрвином по пятам, остальное сладится само собой».

Как назло у меня не было ни сантима. Значит, надо во что бы то ни стало втереть очки Тому. Так я и сделал. Я обалдело уставился на железный обруч и слегка наклонился над ним.

— Что ты ищешь? — спросил Том. У него сдавали нервы.

— Я?

— Ну да, ты!

— Да вот эту штуковину!

Мы одновременно прыгнули вперед — Том и я. Прыгая, я перевернулся в воздухе и рванул к себе бидон. Но я по колено провалился в гниющие отбросы. Оттуда взмыл целый рой мух. Том не сдавался. Он наступал, вперив в меня взгляд, полный безмерного удивления. Я наклонился и едва не прокусил ему палец. Это не помогло. Тогда я изо всей силы двинул ему ногой в живот. Скрючившись, Том шлепнулся лицом в вонючую слизь. Он походил на большой дрожащий вопросительный знак, я видел такой однажды на экране кинорекламы. Стараясь не захлебнуться, Том судорожным движением приподнял лицо.

«В любую минуту он может подняться», — подумал я и постарался поскорее покинуть арену своей победы. У меня не было ни малейшей жалости к сопарнику, которого я так отделал, что он с добрую четверть часа и помыслить не мог о том, чтобы встать.

Том лежал и со свистом втягивал в себя воздух.

— Этакая скотина, — стонал он тонким фальцетом.

— Ты никак про меня? Нечего было за мной шпионить.

Я еще раз окинул взглядом поверженного врага, который теперь решил отмолчаться. Я торжествовал свою первую победу! Вот это другое дело: вцепился, наподдал — и готово! Не то что сидеть и дожидаться приказаний!

Навалившись всей тяжестью своего тела на одну ногу, я вытащил другую из вонючей каши и поспешил к колонке. Здесь я разделся донага, налил воды в небольшую яму, образовавшуюся в песке, и окунул туда свою одежду. Рубашка не испачкалась, а вот брюки были насквозь пропитаны зеленоватой слизью. Меня это ничуть не трогало. Малая толика съестного значила теперь куда больше, чем все штаны, какие я когда-либо носил в своей жизни.

Я и на секунду не вспомнил о том, что еще несколько недель назад был щеголеватым молодым человеком. Я готов был жевать черствый хлеб, только бы не появиться в бюро хотя бы с крошечным пятнышком на костюме.

Прежде чем умыться, я оторвал лоскут от своей рубашки и до блеска начистил им потемневшие стенки и донышко бидона. Стоя на коленях, я качнул ручку насоса. Скрип его внезапно прорезал тишину знойного полдня.