Звучащий след - [4]

— А то нет?

Я молчал, ошеломленный тем пылом, с каким этот юнец, вряд ли достигший восемнадцати лет, развернул перед нами свой идейный багаж. Я отступил на шаг, стараясь, впрочем, не выпускать из поля зрения этого опасного субъекта, с такой непосредственностью поместившегося между нами, и только уголком глаза поглядел на Ахима. Ахим сидел как в столбняке, казалось, у него на секунду остановилось сердце, а быть может, бесчисленные биения пульса слились в единый сокрушающий удар.

— Что это значит? Что ты хочешь сказать? — растерянно пробормотал Ахим. Кожа на его лице внезапно обмякла, сморщилась, стала похожа на серый, помятый лоскут. И виною всему был этот парень!

— Я хочу сказать, — ответил новенький без обиняков, — что полицейские за дверью, которые угостили меня пинком в зад, — еврейские прихвостни, да, трижды окаянные прихвостни. Ну, ничего — наша армия скоро покажет этим овчаркам в мундирах где раки зимуют.

И парень обрушил на нас длинную речь, в которой доказывал на все лады, что евреи — существа, лишенные сердца, вместилище всех пороков и что они только для маскировки приняли человеческий облик. Выговорившись, он стал наводить порядок в своем чемодане. При этом он действовал как совершенно нормальный человек, который хочет отвоевать себе как можно больше места. Его умение прикидываться нормальным меня просто ошеломило. Он вставил ключ в никелированный замок чемодана и поднял крышку: стопка верхних рубашек, носки, платки — все в образцовом порядке. Несомненно, перед чемоданом стояло на коленях мыслящее и цивилизованное существо. Безуспешно проискав что-то с минуту, юнец в растерянности обратился к Ахиму:

— Я забыл сигареты.

Ахим тяжело перевел дыхание и ответил:

— Ладно, сейчас погляжу…

Он порылся у себя в кармане, достал портсигар и протянул юнцу сигарету. Мало того, он дал ему еще и прикурить — спички были мои.

Я не знал, как мне быть — молча наблюдать за поведением Ахима или высказать свое возмущение, — и тупо глядел на спину парня. Зеленый пуловер плотно обтягивал гибкие плечи и бедра, такие узкие, что я мог бы обхватить их ладонями. Парень прикрыл разрытое нутро чемодана, разгладил солому у себя под ногами и улегся поудобней.

— Первый раз закурил сегодня после всей этой заварухи.

В окна струился вечер.

Я глядел на Экнера: его лицо озарял медно-золотистый отблеск. Юнец был похож на упрямого жеребенка, который, фыркая, от любопытства переворачивает все вверх дном. «Иоганн, — думал я, — будь начеку, не давай себя одурачить. Ты только что видел его настоящую морду. Из парня воспитали пса, который кусает исподтишка. Он — истязатель, вроде того негодяя, который в 1933 году в штабе СА разбил тебе губы железной штангой. Ты выплюнул ему под ноги свои зубы, а он скорчил такую же озабоченную гримасу, как этот юнец, что растянулся сейчас на соломе и хмурит свой гладкий лоб. Не доверяй ему! Гляди в оба, Иоганн, не то как бы эта история не повторилась с тобою опять».

Экнер снова принялся рыться в своем чемодане. Он извлек из него картонную коробку, пахнувшую печеньем и шоколадом, и угостил Ахима. Мало того, он стал всех обносить сластями.

— Прибереги лучше для себя, — посоветовал ему Ахим, — тебе еще не раз придется лапу сосать.

Но парень вдруг расхохотался, беззаботно и звонко. Смех этот взметнулся фонтаном и, рассыпавшись брызгами, окропил лица лежавших рядом людей.

— Ну, это еще не беда — надо только крепче держаться друг друга, — сказал он.

«Не давай себя околпачить», — снова эхом отозвалось во мне. Но слова его брали меня за душу. Я поднялся, решив спастись бегством, и, спотыкаясь о вытянутые ноги, направился в зал. Однако возле Гроте я остановился. Гроте был на несколько лет моложе меня. Резчик по кости, вечный мечтатель, он отличался необыкновенной наблюдательностью.

— Только что один немец-жестянщик, — он живет в Бельгии уже не первый год, — пытался спекульнуть своим сыном, — сразу сказал Гроте. — Он заявил бельгийскому офицеру, что жена у него — бельгийка и потому никто не имеет права его арестовать. Тебе надо было видеть лицо офицера после этого заявления — ни дать ни взять желтая помятая тряпка. «Поди сюда, Вилли, — сказал жестянщик сыну, — подойди к господину офицеру, — покажи ему, какой ты молодец в свои семнадцать лет. Вот какие плечи! На каждом уместится полдюжины винтовок его величества короля. Скажи офицеру, что нельзя арестовать человека, чей сын готов отдать свою жизнь королю». — Глаза Гроте потемнели, — словно ему причинили боль. — Гнусная сделка, скажу я тебе.

Сумерки поглотили лица и шепот окружающих; вскоре завесили окна, и в зале вспыхнул свет. Шагая через чьи-то вещи и распростертые тела, я возвратился на свое место. Ахим и Экнер лежали голова к голове. Я опустился на подстилку. Экнер устроился между мной и Ахимом.

— Смотри-ка, — сказал он Ахиму, указывая на страницу иллюстрированного журнала, — вчера я получил его из дому, то есть от моей девушки.

Он ткнул пальцем в группу людей на снимке. Угрюмые, изможденные лица, глаза, опущенные вниз, будто сосредоточенно взирающие на плотно сжатые губы, Между ввалившимися щеками торчали носы, словно изготовившиеся к удару клювы. Головы у всех были обриты наголо.