Звучащий след - [37]

Я услышал звон разбитой витрины. По тускло освещенной улице бежали озверевшие люди, топча выброшенные на мостовую товары. В дверь лавки посыпались удары. Вот взметнулся четырехгранный брусок. Короткий вопль — и человек, на которого обрушился удар, зашатался и рухнул на землю.

С рассеченного лба текут темные капли крови, стекают на мостовую, — точка, тире, точка. Когда же это было? Пятьдесят лет назад? Ну и времена были тогда! Или, может, все это случилось всего пять лет назад? Вот проклятущий матрос — и кто его только за язык дергал!

Глазам смотреть больно на сверкающий песок…

Образ умирающего старика все время стоял у меня перед глазами, пока я шел по его следу к кухонному бараку.

Скрипнула дверь, из барака вышел повар и посмотрел на небо.

След вдруг круто повернул к лагерным воротам. Что могло там понадобиться старику? Неужто ему приятней сидеть, прислонившись к мачте, чем находиться под присмотром повара? Тьфу ты черт, и взбредет же такое в голову. Проклятый матрос, пропади ты пропадом!

Неподалеку от кухни старик, как видно, присел отдохнуть. Об этом можно было судить по отпечаткам его коленей — маленьким ямкам в песке; рядом виднелись отпечатки растопыренных пальцев.

…Интересно, сколько времени прошло, покуда он понял, что улыбка не поможет ему, покуда жуткое безразличие матросов, толпившихся у поручней, заставило его принять решение?

Следы тянулись еще немного, до ограды, потом повернули назад к бараку, словно подтверждая, что старик готов принять последнее решение.

И с чего это повар уставился в небо? Лучше бы, свинья этакая, смотрел за своими котлами, а то песок так и хрустит на зубах. Ей-богу, надо будет всю кухню в щепки разнести, если нам в еде еще раз попадется песок.

В тени еврейского барака сегодня против обыкновения не было ни одного человека. Унылый пустырь, желтые песчаные волны, по которым тянулся след умирающего. Раскаленный песок набился мне в ботинки и до крови растер ноги. На пороге барака мне преградил путь старик с костылем.

— Вам здесь делать нечего, — сказал он грубо.

Я повернулся.

— Гопля, — неожиданно проскрипел рядом со мной «профессор». — Нельзя ли поосторожней?

Толстяк вышел из кухни, где под надзором повара чистил картофель. Он жадно покосился на консервную банку, которую я держал в руках. У него на глазах я выплеснул ее содержимое себе под ноги. Песок поглотил влагу, словно измученный жаждой зверь.

11

Старик умер незадолго до ужина. Санитары, которые пришли, чтобы забрать его в лазарет, вынесли уже мертвое тело. Я проводил их до ворот, и здесь, прижавшись грудью к проволоке, смотрел вслед четырем носильщикам, пока они вместе со своей ношей не погрузились в машину. Тогда я повернулся и направился к дюнам и тут обнаружил, что рядом со мной бежит Том. Как видно, он давно поджидал меня. Я шел быстро. Еле поспевая за мной, Том проворчал:

— Куда ты несешься сломя голову? От такой прогулки похлебка в брюхе и то скиснет.

Но я продолжал шагать по шуршащему песку и слышал, как тяжело пыхтит и отдувается Том. Дела его шли в гору, и он успел раздобреть.

Вечерний воздух переливался расплавленным серебром, потом начал медленно синеть, принимая стальной оттенок. Где-то вдали, вероятно возле колонки, переругивались чьи-то голоса да раздавалось глухое звяканье котлов. «Да, — подумал я, — старик покончил все счеты с жизнью, прыгнул за борт». Но где же обещанная развязка? Идея фюрера восторжествовала: его люди победили, а матрос — пустомеля.

Бранясь, Том продолжал семенить рядом со мной.

Мне-то что за дело до старика? Я ведь даже и не знал его. Никогда прежде не видел. Любой человек в лагере мог засвидетельствовать, что у меня не было с ним ничего общего. Том прав. Бегу, как на пожар. Я замедлил шаг, и Том, облегченно вздохнув, стал рассказывать:

— Выхожу это я из барака. Смотрю, стоят напротив двери пятеро каких-то типов и глаз с меня не сводят. Я — раз, повернулся кругом и кричу, будто кому-то в барак: «Нынче вечером я у Эрвина Экнера», — а сам слушаю. Ясное дело — оттуда ни звука. А я закивал и кричу еще громче: «Вот-вот, у того самого Экнера, который с Мюллером и Ахимом дружит». Ну, те пятеро, как услышали, пошли прочь не солоно хлебавши.

Значит, моя дружба с Ахимом и его людьми отпугнула этих молодчиков и они оставили Тома в покое?

Группа Ахима взяла на себя наблюдение за порядком в лагере, который вмещал до восьмидесяти тысяч человек. У нас случались ночные грабежи — ударят жертву дубинкой по голове, и платье с ботинками только и видел. Такие случаи Ахим и его друзья карали быстро и беспощадно, выступая против грабителя единым фронтом. У Ахима были люди в разных бараках, и поэтому они всегда знали все, что делалось в лагере. Стоило только кого-нибудь уличить в воровстве, и вору не выдавали паек до тех пор, покуда он не возвращал украденное. Ему ничего не оставалось делать! Ведь весь барак, как один человек, клятвенно заверял начальство, что именно ему-то самому первому выдали положенную порцию. Один из заключенных, укравший бумажник и часы у своего соседа, со слезами клялся трое суток подряд, что ни в чем не виноват. А на четвертый день, ругая на чем свет стоит евреев и всех прочих «неполноценных», вернул свою добычу.