Звёзды в сточной канаве - [22]

Ведь уже не первый год, когда в перерывах между чтением профессиональных статей заходил в контакт расслабить мозги, видел цитаты из «Маленького принца» в пабликах духовно-нравственного содержания, на которые подписался, чтобы хотя бы такими короткими выдержками вспоминать разумное, доброе, вечное.

А в этом издании он весь целиком.

В конце.

Я часто при чтении художественной литературы забегаю в середину и конец, не в силах сдержать любопытство и побыстрее узнать развитие сюжета.

Но сейчас я решил читать строго по порядку, от первой страницы до последней, все повести и романы, от первого до последнего.

А первыми издатель поместил автобиографические произведения лётчика.

В оставшийся небольшой промежуток времени до обеда я начал повесть «Ночной полёт». И до того увлёкся, что вопреки уже сформировавшейся привычке растягивать скудные порции еды и смаковать сигарету после, и то и другое поглотил залпом, чтобы как можно быстрее вернуться к прерванному чтению.

Может быть, я слишком впечатлительный, но как только я вынул закладку на нужной странице, больничной палаты вокруг не стало.

А перед моими глазами возник 1930-й год.

Часть света, которая практически прямо противоположна Прибалтике, если провести мысленно линию по диаметру земного шара.

Старые, тихоходные самолёты с поршневыми двигателями вместо реактивных, и без всяких навигационных приборов, сквозь десятки и сотни километров подмигивают друг другу бортовыми огнями, следуя на Южный крест и Сириус над горами и степями Латинской Америки.

Снизу эти летающие машинки кажутся маленькими-маленькими.

И по сравнению с пролетаемым расстоянием, они такие и есть.

А внутри этих чудес тогдашней инженерной мысли сидят за рулём интернациональные экипажи, собранные с миру по нитке из наиболее отважных представителей рода человеческого.

В числе которых и автор состоял. Ему было ровно столько же лет, сколько мне в те дни.

И у него было то, отчего мне стало досадно, что этого недоставало во мне.

Храбрый до безрассудства, он полагал само собой разумеющимся презирать опасности, бороться с трудностями.

Внезапно, выпадавшие на мою долю испытания, которые мне казались такими тяжкими, оказались пустяковыми, не составляя и одного процента от тех, с которыми приходилось сталкиваться героям повести, как с ежедневной привычной рутиной.

И тем не менее, я и перед лёгкими порывами ветерка в житейском море, касавшимися лично меня, умудрялся трусливо спасовать.

За ужином, за несколько минут до которого я успел закончить повесть, чувства мои были смешанными. Восхищение знаменитым французом, прославившимся как писатель и пилот, и стыд за себя любимого.

Я пытался уйти в чтение с целью бегства от реальности. Но она всё равно неумолимо врывалась в мои размышления, не давая забыться.

Узнав возраст писателя во время сочинения повести, я не удержался от сравнения между автором и мной.

Получилось небо и земля. У Сент-Экзюпери небо, которое он бороздил за штурвалом. А у меня земля, на которой я в последние несколько лет от случая к случаю валялся, с каждым годом всё чаще.

Когда я после защиты диплома в университете впервые попал в вытрезвитель, как есть, в пиджаке и в галстуке, то стесняясь спросить у милиционера напрямую, поставят ли за это на наркологический учёт, сформулировал вопрос по-другому:

– А я после этого смогу на лётчика учиться?

Менты заржали, а я застенчиво прошептал:

– Ну а что, уже и помечтать нельзя?

Мечты тех лет так и остались пустыми. Я не стал ни лётчиком, ни даже моряком. И теперь, когда меня уже точно на наркологический учёт поставят, наверно уже и не стану никогда. По крайней мере, в обозримом будущем.

Тридцать лет, а упущенных возможностей на все сто.

Когда я возвращался из армии, мне казалось, что теперь все дороги в жизни открыты, стоит только выбрать нужную и по зелёной улице следовать к исполнению жизненных планов. Но прошло гораздо меньше времени, чем я предполагал, и вот уже мой инкубатор по выращиванию наполеоновских планов превратился в их кладбище.

В таких напряжённых размышлениях я незаметно доел ужин, как за себя кинул, и на автопилоте вернулся в палату.

Какой бы ни был эффект от прочтения книги – бегство от реальности или более глубокий её анализ, при первой же возможности я продолжил читать книгу, которая меня так захватила.

Следующая повесть называлась «Планета людей».

Она оказалась более объёмной, чем первая, и я осилил меньше половины, когда в палате после отбоя погасили свет.

Но и этого оказалось достаточно, чтобы она меня доконала.

Если первая повесть описывает один из многочисленных перелётов, участником или свидетелем которых был автор, то во второй он собрал описание наиболее выдающихся рейсов за всю свою карьеру на тот момент. И впечатления от встречи с иными культурами – от промышленно развитых государств рядом с родной Францией до Богом забытого захолустья в самых далёких колониях.

Казалось бы, хорошие и правильные вещи он говорит. Что многообразие культурного опыта людей не может не восхищать. Что в каждой из национальных культур есть своя неповторимая прелесть. А унификация всего человечества по западноевропейскому образцу – путь в никуда, к чему не мешало бы прислушаться современным политикам.