Звезды расскажут, комиссар Палму! - [13]

— Sut… sat sapienti[3], — торопливо вмешался Палму. — Важное совещание!

— Есть ли задержанные? — выкрикнул кто-то, и журналисты, все как один, повернулись ко мне.

— Я… я не имею права сообщать более никаких подробностей проводимого расследования, — успел проговорить я в то время, как Палму напирал на меня, подталкивая к выходу. — Вы ведь понимаете, — крикнул я с порога, — вы опытные журналисты!

Тут дверь за нами захлопнулась, и комиссар Палму с верным Кокки повлекли меня, зажав с двух сторон, бегом по гулким проходам вниз, сквозь лабиринты коридоров. Машина уже ждала нас. Шофер был одет в штатское, сирену он не включал и машину не гнал, стараясь не возбуждать ничьего любопытства, — ехал себе тихохонько, словно вез яйца.

— Законченный идиот. Самовлюбленный молокосос, — начал комиссар Палму сдавленным голосом.

— Хорошо, хорошо, — согласился я, но на всякий случай спросил, указывая дрожащей рукой: — Микрофон точно выключен?

Комиссар Палму со стоном схватился за сердце.

— И я, я сам протащил его в начальники — из корыстных побуждений, чтобы хоть немного облегчить себе жизнь. Это расплата!

Но я уже немного приободрился, у меня проснулось чувство собственного достоинства. Что ни говори, а я довольно ловко разделался с журналистами!

— Не забывай, — сказал я негромко, — что утром я самым учтивым образом попросил тебя пойти взглянуть на этого бродягу. Всего-то идти было пару кварталов. Бодрым шагом да по свежему воздуху. Но это оказалось ниже достоинства комиссара Палму. Разглядывать в газете комиксы куда приятнее, разумеется! Что, разве я говорю неправду?

Комиссар Палму посмотрел на меня с жалостью.

— Не трать драгоценное время, — сказал он наконец. — Лучше почитай.

И кинул газету мне на колени. Дергая душивший меня ворот, я принялся лихорадочно читать подписи под фотографиями и саму статейку.

Себе я не мог не признаться, что парень оказался сообразительным и очень складно представил дело. Он немедленно сопоставил разбитое лицо пьяницы с разбитой стилягами машиной, а потом со сломанным — из чистого хулиганства — телефонным аппаратом. Конечно, были тут и предположения, но были и очевидные факты, так что и вопросы были поставлены вполне законно. Неудивительно, что у меня по мере чтения уже начала в общих чертах складываться картина происшедшего.

Врезавшись ночью в дерево, угнавшие машину молодчики совсем взбесились. Им попался беспомощный пьяный старикан, и они в остервенении набросились на него, ударили в лицо, а потом — боясь, быть может, что он станет кричать и звать на помощь, — забили его до смерти и труп спрятали в кустах.

«Мы можем, разумеется, надеяться, что это происшествие — случай единичный и исключительный, — лицемерно писал автор, — но всякий здравомыслящий человек согласится, что этому разгулу все-таки есть предел. Такое случаться не должно. В Финляндии. В нашей стране. В центре Хельсинки. Пусть юнцы режут ножами друг друга, если им нравится. Но мучить и убивать беззащитных стариков мы не позволим».

«Что делает полиция?», — прочитал я жирный подзаголовок, и кровь прилила у меня к лицу.

«Этого я не знаю, — просто отвечал автор. — И не хочу знать. Зато я знаю, что хрупкая женщина, гулявшая со своей маленькой собачкой и нашедшая тело, была на грани нервного припадка от потрясения и что она, даже не назвавшая своего имени, была хладнокровно брошена в том же самом безлюдном парке одна и находилась рядом с телом, пока полиция наконец не явилась, чтобы забрать убитого. Чего же ждать от молодежи, когда власти предержащие ведут себя с подобной черствостью и бессердечием!»

Далее автор влез в шкуру ягненка и продолжал со всеми осторожностями:

«У меня и в мыслях нет подозревать полицию в том, что она не обследовала надлежащим образом место происшествия, и я спешу подтвердить, что те, кто осматривали разбитый автомобиль, продемонстрировали высокий профессионализм. Но все же если спустя некоторое время выяснится, что в расследовании имеются упущения, если обнаружится промедление в задержании преступников, то этого наше общество простить не сможет, и тогда придется заняться более основательной чисткой, а не отыгрываться на двух-трех подвернувшихся битниках».

Ну что ж, вряд ли писака мог сочинить что-нибудь похлеще. Я почувствовал себя конченым человеком. Скромная должность судебного исполнителя где-нибудь в провинции виделась мне как предел мечтаний. У меня были сомнения, нанимает ли конголезское правительство способных полицейских: ведь я знал французский, а это несомненное преимущество.

Я вздрогнул, очнувшись от своих скорбных мыслей, и обнаружил, что мы уже давно стоим перед патологоанатомическим отделением. Н-да, похоронные мечты, подумал я. Палму сидел рядом со мной с непроницаемым лицом, сложив руки на груди, а Кокки скромно глядел в пол.

Заметив, что я закончил чтение, Палму сказал:

— К счастью, это не попало на первую полосу. Наверно, по техническим причинам. Но ничего, завтра ты услышишь еще не такое. — И он многообещающе покивал головой. — В воскресных газетах. Передовицы, читательские письма…

Я перевел дух.

— Потому что нет настоящего сотрудничества, — с горечью сказал я. — Я ли не призывал к этому! Боже милостивый, да если бы передо мной лежал рапорт дорожно-транспортной группы, где было бы сказано, что в считанных метрах от этого места врезалась в дерево угнанная машина, то, уж наверно, я сложил бы один плюс один и начал бы принимать меры.