Звезды над озером - [53]

— Ну-ка, девушки, отдохните, — сказал Алексей, подозвал матроса, они вдвоем взяли носилки и понесли.

На причале грузили раненых на катера, чтобы переправить на транспорт. Многие были забинтованы — им оказали первую помощь на берегу.

Алексей вдруг почувствовал что-то спиной, словно налетел мгновенный порыв удушливого ветра. Он уже умел узнавать это тяжелое дыхание войны, от него перехватывало горло и опасно сжималось сердце. Он повернул голову, все еще надеясь, что интуиция его на этот раз подвела.

На брезенте, на досках недавно сколоченных мостков лежал Смуров; на груди его, сквозь бинты, проступало небольшое красное пятнышко, лицо было безжизненно, глаза закрыты. Алексей передал носилки девушкам и подошел к Кириллу.

— Капитан жив? — спросил он санитара, стоявшего рядом. Тот ругался и кричал, требуя освободившиеся носилки.

— Жив пока, товарищ капитан третьего ранга! — вытянулся санитар. — Только он совсем плох. Надо его поскорей на транспорт, к хирургам. Того и гляди помрет.

— На брезенте донесем до катера?

— Может, и донесем, только к катерам не пробиться, боюсь, растрясем сильно.

— Отвезем на моем катере.

«Морской охотник» помчался к стоявшему на рейде транспорту «Ханси». На Алексея вновь напало ужасающее оцепенение отчаяния. Надежды у него не было, он уже знал наперед, что этот сложный парень, успевший стать ему другом, уходит навсегда. Еще одна дань войне, еще одна безвременно прерванная жизнь, которая обещала стать прекрасной. Он прижался лицом к русой голове и впервые, не таясь, заплакал.

* * *

В полночь 27 июня десант в районе Рамбола-Линдоя соединился с частями наступающей 7-й армии. 28 июня Тулоксинская десантная операция была успешно завершена. Войска Красной армии продолжали наступать на север. Корабли двинулись вдоль побережья, поддерживая наступление артиллерийским огнем.

Глава 18

Транспорт «Ханси» прибыл в Новую Ладогу к вечеру 27-го. Чуть раньше доставил убитых и раненых «Чапаев». На берегу транспорты встречали врачи, горожане, сослуживцы и подруги ушедших в бой моряков. Здесь же были Настя и Клава. Вазген и Кирилл оказались на причале почти одновременно. Вазген стал чуть-чуть слышать и сошел на берег своими ногами, прибегнув к помощи санитара. Кирилла вынесли на носилках, он так и не пришел в себя.

— Девушки, отойдите от раненых, вы задерживаете отправку в госпиталь! Зачем вы зовете капитана? — напустились на Клаву. — Вы же видите, он без сознания и вас не слышит.

— Доктор, он будет жить? Скажите хоть что-нибудь!

— Не знаю. Состояние тяжелое. Отойдите, отойдите, не мешайте! Ароян, в машину! Не воображайте, что вы здоровы. Увидитесь с женой в госпитале.

В госпитале девушкам долго ничего не говорили о Смурове. Наконец вышел врач и сказал:

— Сожалею, но состояние его безнадежно. Он умрет сразу, как только мы извлечем пулю. А так, возможно, проживет еще несколько часов.

Клава вскрикнула и тяжело осела на руки Насти. Пока Клаву приводили в чувство в одной из процедурных, к Насте подошла медсестра и прошептала ей на ухо:

— Ваш капитан пришел в себя. Доктор говорит, что это ненадолго. Если вы хотите с ним проститься, то поторопитесь.

— Да, да, спасибо, я пойду к нему. Прошу вас, сообщите моему мужу, Вазгену Арояну, он в соседней палате.

Оставив Клаву на попечение медсестер, Настя, страдая и волнуясь, вошла в палату, где лежал Смуров.

Он смотрел на нее и улыбался. Она впервые заметила, как обаятельна его улыбка, раньше он редко позволял себе улыбаться, к тому же всегда старался скрывать проявления любых чувств.

«Не плакать, — мысленно твердила она, подходя к кровати, — ни в коем случае не распускаться, надо взять себя в руки, вот так, хорошо, молодец». Она села рядом с Кириллом, взяла его за руку, и тотчас слезы непроизвольно закапали у нее из глаз.

— Как хорошо, что вы пришли, — с трудом заговорил он. — Я боялся, что больше вас не увижу. Вы плачете, и я счастлив. Нет, не оттого, что послужил причиной вашей грусти, а оттого, что не совсем вам безразличен. Не таите ваших слез, Настя, я знаю, что жить мне осталось совсем недолго, доктора уступили моей просьбе и сказали мне правду. Гораздо гуманнее дать человеку возможность распорядиться его последними минутами. Иначе я не успел бы сказать вам самого главного… Я люб лю вас. Не считайте меня дурным человеком за это признание. Мое положение дает мне право на исповедь. Сейчас я не боюсь смутить ваш душевный покой. Его и так нет. Да и о каком покое можно говорить на войне? Вы, прекрасное, чуткое создание, не можете быть спокойны, и за это я всегда преклонялся перед вами…

Голос его пресекся, и Настя испугалась, что сама не успеет сообщить ему самое главное.

— Кирилл, ни слова больше, молчите, выслушайте меня. То, что вы сказали, для меня очень важно. Я буду хранить в душе ваше признание как величайшее сокровище, как лучшее событие в своей жизни, но есть нечто гораздо более важное для вас сейчас.

— Что же это? — спросил он, не отрывая от нее светлых, незамутненных глаз.

— Клава беременна. Она носит вашего ребенка. Уже четыре месяца. Вы слышите меня, Кирилл?

Он молчал, но сильное движение чувств отражалось у него на лице.