Звезды без пощады - [53]

— Палатки надо снимать и шмотье укладывать. Постараемся до вечера, — Сергей направился к проему в блочной стене.

Два брата чернявых безмолвно расступились.

— Оп! — услышал он сзади и почувствовал острие, упершееся вниз спины.

Мичман медленно повернулся.

— Тесарь свой забери. Неплохой, кстати, — Перец вложил ему в ладонь Денискин нож.

— И это… Фокус не вздумай выкинуть. Сам понимаешь, бежать с подводной лодки некуда, — добавил Гудвес. — Дурканешь, уже точно не простим.

Ступая по проспекту Ленина, Лугин от свободы особой радости не ощущал. Было вроде какое-то облегчение в первые минуты, мол, жив, почти здоров, — было и скоро растворилось без следа. Взамен пришли думы тяжелее, холоднее беломорских волн. И что профессору теперь говорить? Что Ирине и Светке? Молчком, уйти, отводя от них беду? Смыться куда-нибудь в биотроны? Так этим беду не отведешь: сам выживешь или нет, а за Владимиром Ефимовичем и Хитровой пожалуют хмурые ребята дружины. В общем, влип по самые некрасивые помидоры. А Лисичкина оказалась права. Подсадили администраторы на крючок. Такой, что как не трепыхайся — не соскочишь. И как теперь это ей в лицо признать?

6

Свою хату — как модно здесь стало называть — Лугин опознал шагов со ста. Вон выступ стены, неровный, будто сложенный из кусков торфа, за ним ширма цветных простыней, виден верх палатки.

Хотелось пройти мимо и исчезнуть в лабиринте биотронов, но это называлось бы похабным словом: «предательство». А разве мичман предавал кого-нибудь? И в беде своих не бросал никогда. Даже сопляком, когда сторож в саду сцапал, и здоровенный мохнатый пес брызгал слюной в лицо, Дениску он не оставил. Хотя, если честно признать, ревел и вот-вот был готов сдаться, рассказать, кто ветки ломал, да скорее бежать. Теперь Дениса нет. В очередной тысячу пятый раз Сергей ощутил, как не хватает здесь Климентьева. С ним можно было хотя бы сесть без суеты и собрать мозги в кучу.

Он на минуту остановился, оглядел соседние жилища — хаты, выделявшиеся между пещерных выростов ширмочками, рядами чемоданов, коробок, боковинами палаток. Пытался угадать, где поселился Мальков, упомянутый Гудвесом. Но как угадаешь, если их бандюковского Мальца он в физиономию не знает? Отчего-то вспомнился джинсовый. Может и этот со своими дружками рыскает где-то поблизости.

Откинув полог, мичман вошел. Хитрова, слава богу, оказалась на месте — не увязалась хвостом за ним к площади. И все были здесь. Обедали за вокруг клеенки кафравскими деликатесами. «Огурцы», нарезанные кружочками на тарелке, горка синюшных отростков, листики мясистой зелени вовсе не зеленого цвета. В память о далекой родине галеты и банка «Главпродукт»: тушенка свиная с гречневой кашей. С нее шел аппетитный дымок. Позже Лугин догадался, что ее разогрели на профессорской спиртовке.

— О, Сергей Борисович! К столу, прошу к столу, — пригласил Гармаш.

Ирина, сидевшая ближе других к входу, так и застыла с ложкой у рта. Глаза в испуге расширились — не глаза, а клочья северного моря в непогоду. Светлана отреагировала секундой позже. Вскочила и всплеснула руками:

— Ну говорила же: не ходи! Не ходи, Серенький! Хорошо теперь тебе?! Сильно от упрямства полегчало?!

— Извините, девушки за некрасивое слово, но дела хреновые, — признал Лугин, остановившись у края палатки и не особо замечая ехидной наезда Хитровой.

— Молодой человек… Сережа, — профессор Чудов покачал головой. — Куда же вы так влезли? То-то Света беспокоилась о вашем исчезновении. Не зря вовсе беспокоилась. Какое же у вас лицо! Все совершенно расквасили!

— Да нормально лицо. Как биолог, вы-то понимаете: лицо, оно пройдет, — кисло усмехнувшись, Лугин потрогал свои губы и скулу. — В другом здесь дело. Разговор, граждане переселенцы, крайне серьезный. Не знаю, как правильно начать. Но когда начну, о синяках на моей физиономии вы точно вспоминать перестанете.

— Тебе компресс надо, — засуетилась Хитрова. — Потом все разговоры. С таким ртом, я бы вообще была против разговоров. Зубы хоть не выбили?

— Извини, Лисичкина. Не до компрессов. Да и толку с пустых примочек никакого, — отверг мичман, в душе польщенный ее заботой. — Позволь, — он прошел ближе к столу, сел между солдат. Сел, собираясь мыслями, и рассказал все, что случилось с ним на площади и в форте администраторов.

Пока рассказывал, только Гармаш подергивался и вставлял реплики из глубин армейского самосознания, вроде: «надо было так — я бы сделал этак». Остальные сидели смирно, пожевывая инопланетные овощи, со скромностью ныряя ложками в жестяную банку.

Первым после мрачного финала Сергеевой речи заговорил профессор Чудов.

— Я за Лену очень боюсь, — сказал он, вертя между пальцев чайную ложечку. — Только за Леночку. Если бы не она, пренебрег бы их, так сказать, предложением и всеми угрозами. Мы — свободные люди и сами в праве выбирать, как нам жить. Ну сколько можно, господа? Всю жизнь мы от кого-то зависим: то от вождей народа, то от парткомов, то демократов и чьих-то интересов с деньгами. Мы как мошки: нам только кажется, что летаем по своей воле. На самом деле, куда ветер дунет, туда нас и несет. И вполне возможно, что на огонь. Еще в институте я когда-то мечтал… Улыбнетесь сейчас, но это сущая правда обычной человеческой души. Мечтал на необитаемый остров. Чтобы среди диких деревьев и трав, и не было вокруг никого. А теперь мы действительно в страшной западне. Как бы на острове, только населенном существами не многим приятнее людоедов.