Звездолёт, открытый всем ветрам - [38]

— Или мы не будем убивать таких, как Дианчи Тарброк.

— Это ваш долг.

— Но возможно, что Подобие существует и в других состояниях, помимо жизни.

— Возможно, что жизнь существует и за Вселенской Стеной. Где миры процветают, огненные, где люди блаженствуют в пламени или влекут существование в виде случайных электронов и частиц.

Каждый из нас улыбнулся нашим избитым шуткам. Мы взяли руки Мэри и поднесли их к губам. Они не сопротивлялись; отдавались покорно, как и много раз до этого.

Сегодня ночью никто не придёт на плато. Кроме Мэри и нас, никто здесь и не живёт. Мы спустили с их плеч одеяния цвета лаванды. Мы обняли их за талии, чувствуя, как их кожа тепло прикасается к нашей.

Скрюченные на голом камне, закутанные в пальто, мы старались забыть великолепное небо в телесных радостях с Мэри. Мы сильными толчками входили в них, все одновременно, в абсолютном Подобии. Мэри корчились под нами, добавляя слабые стоны к хору ветров.

Но в глубине души мы тосковали по тихому одиночеству бесконечного утра — утра, проведённого в уединении, в постелях, существовавших далеко от плато, в комнатах, загораживавших собой ужасное небо.

* * *

Мы ступили вниз с путещупов, выключили их — круги поблескивающей энергии — и запихнули в карманы. Здесь, на лазоревой площади, центре острова Эскорадии, ветры встретили нас привкусом соли и моря.

Небо здесь было такое же, голубое зарево Механизмов, многие Зéмли на фоне багрового савана Вселенной.

За площадью россыпь алебастровых куполов, яркая линия берега и затем море. Из одного из куполов нам навстречу выступил человек в пурпурной набедренной повязке, глаза защищены полосой тёмного янтаря.

— Вы Листор, — сказал он, не здороваясь. — Мы наслышаны о вашем приезде.

— Мы ищем женщину Дианчи Тарброк. Вы можете нам сказать, где её найти?

— Когда-то мы её знали, — на каждой из многих Земель человек покачал многими головами. — А теперь нет.

Мы увидели ложь в его движениях. Все из нас так превосходно связаны друг с другом в Подобии, что еле заметная разница в качании его голов бросалась нам в глаза. Вот вам один из трёх тысяч триста тридцати трёх, кто балансирует на краю Погрешности.

Будет ли отклонение у него расти, как это произошло в случае Дианчи? Ответ знает только Время и Механизмы.

— Возможно, мы вернёмся повидаться с вами. — Мы подождали, чтобы цвет его кожи побелел, чтобы руки сами сжались в кулаки, рот полураскрылся — и затем отвернулись, закончив на том разговор.

Мы прошли к берегу, достали переданный нам Мэри мирощуп из карманов пальто и, как в тумане, вложили его себе в губы.

Вдохнули и отчалили; почуяли запахи свежевырубленного камня, руки затрясло гипнотическое биение молотка об резец; грубая ткань, не нами надетая, тёрлась и шаркала об вздымающиеся изгибы грудей, которых у нас не было.

Мы обошли мозг всех Дианчи, за один вздох узнали всё, что знали они, за один удар сердца почувствовали всё, что чувствовали они. Их глазами посмотрели мы вверх на чудное, богатое небо и улыбнулись.

Только одной из них не было — Погрешность заволокла её. Ту, что обитала на той же Земле, что и я. Определившись таким образом, я затолкал мирощуп обратно в карман и вынул другой.

Лишь только я вдохнул из сухого податливого наконечника, я почувствовал, что уменьшаюсь, с рокотом уношусь прочь от остальных в безбрежном потоке одиночества. Один за другим остальные мои двойники выпадали из моего сознания, и я простился с каждым из них.

Они в свою очередь выискивали тех многих Дианчи, что всё ещё были замкнуты Подобием. Я же искал одиночку, чья Погрешность ставила под угрозу не только её самоё, но и всех нас и всё, что ещё осталось от Вселенной.

Мне нравилось, как ботинки скрипят по песку. Ветер начищал мне лицо песком. Чайки выписывали в воздухе древние круги-узоры и, возможно, знали о них больше, чем я могу и помыслить.

Наконец я подошёл к куполу и переступил его порог в приятный полумрак. На постаменте стояла полуизваянная ониксовая скульптура. Но в воздухе не было запаха свежевырубленного камня.

Я пересёк комнату и вошёл в другую. Середину её заполняла незастланная кровать, простыни цвета бледной розы, подушка валялась на полу.

Вот теперь я чуял Дианчи и слышал топот босых ног дальше по коридору. Я направился к двери.

— Нет, — мужской голос произнёс без выражения. — Ни шагу далее.

Я повернулся, и вот опять смотрю на пересекающую лицо тёмно-янтарную полосу, скрывающую глаза. Так жалок он был в своём гневе, ноги напружены, кулаки сжаты, живот обвис и закрывал собой пояс набедренной повязки.

Я вспомнил всё, что чувствовал через мирощуп Дианчи, и я понял, кто это. — Она же тебя не любит, Уэбер.

Он отступил на шаг от удивления, что мне известно его имя.

— Она делила с тобой ложе из одиночества — одиночества, которого никогда не узнала бы, если б осталась в Подобии. Возвращайся к себе на виллу, к книгам и тропическим полотнам.

— Я не дам ей умереть, — прошептал он.

— Сними очки.

Его голова затряслась. Гордо он прислонился к стене, вынул мирощуп, сглотнул и зажал его между губами.

Я полез в карман пальто, и вниз по моей руке заструился пот. Влажный морской воздух рвал мне ноздри. Мне думается, что работа по поддержанию Подобия закалила меня, но всё же не ожесточила.