Звездный час майора Кузнецова - [27]

— Точно. Ну, изменился.

Кузнецов обрадованно повернулся к комиссару:

— Вот ведь фамилия! В школе Волковым звали. — Вовкодав — это же Волкодав по-украински. А теперь прямо кстати.

— Точно. Четыре недели в лесах. Опыта на годы хватит.

— Вы что же, годы воевать собираетесь?

— Да уж за месяц не управиться. Прет и прет немец, а мы бежим да бежим.

— Посмотрим, как обратно попрет. Вот резервы подойдут.

— Какие резервы, товарищ майор? Главная сила была там, у границы.

— Неправда! — сурово сказал Кузнецов. — Страна на тысячи километров, везде гарнизоны. Народ поднимается. И... и я запрещаю вам не верить, запрещаю падать духом, слышите?!

Вовкодав вытянулся, словно ему скомандовали «Смирно!», радостно улыбаясь, уставился на Кузнецова.

— Извините, товарищ майор, четыре недели не слышал командирского голоса.

— Еще услышите. Идите, приведите себя в порядок. А то кубика на петлице не хватает, не бриты, в голове черт знает что. Одичали в лесах. Через час доложите как положено.

Но через час у сожженной деревни вдруг поднялась отчаянная стрельба, покатилась через перелески все ближе и ближе.

— Танки, Игнатьич!

Кузнецов насчитал девять черных коробок. От деревни доносился непрекращающийся гул боя, и было ясно, что танки прорвались одни, что пехота, шедшая за ними, отсечена и теперь лежит на луговине под огнем наших пулеметов.

Танки стремительно катились к высоте, где был КП. Наперерез им по пологому склону бежали десятки людей, которые находились при штабе. Кузнецов с удовлетворением отметил этот порыв: не от танков бегут, как было еще недавно, а навстречу.

Когда танки были уже в километре, из кустов, темневших в стороне, ударила замаскированная там батарея. Две машины сразу же задымили, остальные развернулись, и растянутый звон танковых пушек расколол шум боя. Еще одна машина закрутилась на месте, теряя перебитую гусеницу и опадая на бок. Кусты заволокло дымом, и сквозь гул разрывов можно было разобрать, что бой ведет уже только одна пушка, торопливо отхлестываясь от наседавших танков. Но вот и она умолкла, и из дымного клубка, метавшегося над кустами, слышались лишь пулеметные очереди да глухие разрывы связок гранат.

Из дыма вынырнули уже только три танка. Урча, они полезли по кочковатому склону. Кузнецов видел, как зашевелились залегшие на их пути красноармейцы, как полосами запылила земля, вспаханная пулеметными трассами. Укрывшись в воронках, за отдельными кустиками, бойцы ждали, когда танки подойдут на бросок гранаты. Но вот кто-то, оказавшийся ближе других, уже метнул тяжелую связку. Она вскинула землю перед гусеницами, но не остановила танк. И тогда этот боец встал на пути вражеской машины во весь рост. За секунду до того, как накатилась черная масса, красноармеец подался вперед и не кинул, а прямо ударил по броне двумя бутылками. Сразу же и он сам, и танк исчезли в клубке огня и дыма. Кузнецов на какое-то время забыл о других машинах, а когда опомнился, то увидел, что они на полной скорости уходят назад, боязливо обходя стороной дымящиеся кусты.

— Кто это был? — спросил он. — Выяснить. Представить к награде. Посмертно...

Погибшим смельчаком оказался один из окруженцев.

— Павлом назывался, Коробовым, — рассказывал потом Вовкодав, покачивая раненную в этом бою, перебинтованную руку. — Документов никаких, из плена бежал. У него свой счет к немцам.

— У всех один счет.

— А у него — свой, — повторил Вовкодав. — Не дай бог пережить, что ему пришлось. Рассказывал нам, когда туго приходилось. Для злости.

...Под Слуцком привели их, человек тридцать пленных, яму копать. Большую — шесть на шесть метров. Потом пригнали евреев, положили на дно и расстреляли из автоматов. Присыпали трупы песком и положили сверху еще ряд. Одну яму утрамбовали ногами, другую принялись копать. Один из пленных с ума сошел, кинулся бежать. Пристрелили, скинули в яму. Другой лопатой часового рубанул — туда же.

Копали и думали: следующая яма — для себя. А гитлеровцы вдруг говорят: кто хочет сам, пусть ложится. Никто, понятно, не лег. На другой день — новое предложение: кто хочет домой — шаг вперед. Все, понятно, шагнули. А потом фашисты пострашней удумали.

— Кто готов крикнуть «хайль Гитлер!»? — спросил офицер.

И пошел с правого фланга.

— Ты? Ну?

Минутное молчание и выстрел прямо в лицо.

— Ты?

Очередной робко поднял руку.

— Громче! Еще громче!

Следующему уже легче было кричать — все не первый. А пятый крикнул свое:

— Товарищи, они же вас вербуют!..

Выстрел оборвал голос.

Из тридцати осталось девятнадцать. «Ладно, — думал Коробов, — черт с вами. Потом рассчитаюсь».

Но это оказалось лишь началом. На другой день кричали «хайль Гитлер!» всякий раз, как выбраться из ямы. Забавлялись фашисты. А Коробов все терпел, ждал. Но гитлеровцы тоже знали: труден лишь первый шаг. Когда оставшихся доставили в бараки за колючей проволокой, где формировалась часть из русских пленных, они уже не роптали. Гитлеровцы отделили тех, у кого дом на оккупированной территории, предупредили: за побег — расстрел всей семьи. Вот когда Коробов пожалел, что сказал о своей деревне. Думал, отпустят. Бывало такое в первое время: жена в ноги офицеру, и тот отпускал, заставив подписать какую-то бумажку на немецком языке...