Звездный час майора Кузнецова - [21]

— Должен быть такой выключатель. А у командира в первую очередь.

Тогда Кузнецов сумел выключиться. Да и не было времени для долгих дум: усталость валила с ног. И теперь в ночи перед атакой, вспомнив и ту брошюрку, и тот разговор с комиссаром, он снова сказал себе, что не слова, не рассуждения нужны, а уничтожающий, пусть даже жестокий удар, ибо заставить думать этих «обманутых» можно только, поставив их на грань гибели. И тогда, именно тогда, не раньше, мы вернемся к обычным нашим правилам «военной гуманности».

Перед рассветом передовые взводы просочились в расположение противника и завязали бой. Подтянувшиеся к этому времени на рубеж атаки батальоны ринулись вперед и обложили небольшую деревеньку по ту сторону леса.

Кузнецов на мотоцикле проскочил лес, где еще гремели выстрелы.

— Комбата ко мне! — крикнул он красноармейцу, торопливо окапывавшемуся на опушке.

Старший лейтенант Байбаков вынырнул из кустов уже через минуту. На его серой гимнастерке темнели пятна крови.

— Ранены?

— Никак нет, это немца кровь.

— Почему остановились?

— Подтягиваемся.

— Сейчас же атаковать. Не давать им опомниться.

Деревенька темнела на пологом скате в полукилометре от опушки. К лесу тянулись огороды, обозначенные жидкими плетнями, на отшибе от изб стояли приземистые сараи, возле которых копошились немцы. Едва цепи красноармейцев поднялись, побежали через черную полосу выгоревшей ржи, как оттуда, от сараев, хлестнули пулеметные очереди. И снова Кузнецов увидел красивую и хорошо знакомую картину — лихо вылетевшую из леса артиллерийскую упряжку, крутой разворот ее и быструю четкую работу расчета.

Еще стучали автоматы в огородах, еще не докатилось до деревни долгое «ура», но Кузнецов уже видел: деревня взята. Даже не пригибаясь, во весь рост, убегали гитлеровцы. Угловатая крытая машина вынырнула из-за изб, сильно раскачиваясь на ухабах, помчалась через поле. Два снаряда один за другим взорвались чуть сзади нее, а третий догнал и опрокинул.

Деревня была пустой, покинутой. Лишь в двух домах из восьми уцелевших оказались люди. Глухая старуха сидела у стены на лавке, раскачиваясь в поясе, твердила монотонно: «Да святится имя твое, да приидет счастие твое, да будет воля твоя...» Две девчонки, лет пяти-шести, с затравленно-испуганными глазами выглядывали из-за косяков распахнутой двери.

— Что с людьми сделали, изверги, что сделали! — повторял пожилой красноармеец, выкладывая на порог перед детьми сахар из своего вещмешка.

Большинство домов в деревне было сожжено. Среди черных дымящих квадратов стояли закопченные печи, не привычные взгляду, почему-то напоминавшие раздетых донага женщин, обреченных стоять на виду у всех. В черном зеве одной из этих печей истошно и страшно кричала серая кошка.

Первый населенный пункт, освобожденный полком, оказался пепелищем. И было тяжело от того, что за каждого освобожденного жителя этой деревни пришлось заплатить по меньшей мере тремя жизнями. Утешало одно: потери немцев превышали наши. Было уничтожено две пушки, две автомашины. Все росло число трофейных автоматов, винтовок, гранат, сваливаемых в кучу возле плетня.

Кузнецов поднял один автомат, тяжелый, холодный, вытертый на углах до белизны. Оружие удобно лежало в руке. И не удержался, нажал на спусковой крючок, целя в склон канавы. Автомат рванулся из рук, фонтанчики пыли выскочили из канавы, побежали по полю.

— «Папаша» лучше, — сказал боец, стоявший рядом. — Это мы так ППШ зовем, пистолет-пулемет Шпагина. Простой, как валенок, а бьет — будь здоров. И магазин опять же в два раза больше.

— Правильно, товарищ боец, — сказал Кузнецов. — Только побольше бы этих «папаш».

Он проехал через деревню, увидел на выжженной окраине знакомого красноармейца Елисеева. Тот нес на плече тело пулемета и две винтовки за спиной и еще коробку с лентами в левой руке. Его помощник — маленький и кряжистый боец с тяжелой станиной поверх скатки, с коробками в обеих руках выглядел полной противоположностью своего напарника.

— Толстый и тонкий! — смеялись бойцы.

— Аники-воины! От одного вида немцы разбегутся!

Пулеметчики шли молча, никак не реагируя на шутки, даже не поднимая глаз. Лишь добравшись до перекрестка белых высохших дорог, крестом перечеркнувших выжженное поле за околицей, и скинув свои тяжести, они обернулись.

— Ты, Валя, не ерепенься, — спокойно сказал наводчик своему набычившемуся помощнику. — Поглядим на их «хи-хи», когда немец попрет.

Возле подбитой и опрокинутой вражеской машины тоже топтались красноармейцы, возбужденные легкой победой, шутили по каждому поводу.

— Курица, братцы, свежая, ощипанная!

— Повезло курице — немец не сожрал.

— И нам повезло, гляди, сколько бумаг!

— Братцы, никак стенгазета?!

На траву выволокли рулон, развернули. Поверху красивым шрифтом было напечатано: «Стенгазета для крестьян» и чуть ниже крупно — «За новую родину». Одна-единственная заметка этой стенгазеты предписывала крестьянам сохранить колхозы, сообща свозить урожай и получать за работу, что назначит немец-хозяйствовед. За неповиновение хозяйствоведу — расстрел, за плохую работу — расстрел, за хождение в лес — расстрел. Красным карандашом Кузнецов подчеркнул слово «расстрел», повторявшееся в стенгазете шестнадцать раз, показал на стену крайней избы: