Звездный час - [12]

– Давайте ваши мокрые вещи, Лизавета Дмитриевна, – сказала она. – Пойду развешу. Вас причесать?

– Спасибо, я сама, – отказалась Лиза, продираясь гребешком сквозь локоны. Еще найдет в волосах у хозяйки хвою, вот и объясняй ей тогда, что это было за купание! – Пойди лучше проследи, чтобы Зенкевич хоть руки вымыл. А то он так и выйдет к завтраку.

– Сейчас, Лизавета Дмитриевна, – пообещала Дуся, не трогаясь, однако, с места. – Вот не чаяла такого гостя увидеть! – сказала она с придыханием, мечтательно закатывая глаза, хотя ее восторг относился совсем не к Павлу. – Надо же, сам Левандовский!.. Вы с ним у моря встретились, да? Теперь все соседи обзавидуются!

– Вот погоди, – засмеялась Лиза, – позову к нам Пожарова, тебе тоже будет что вспомнить!

Имя знаменитого актера не произвело на Дусю впечатления.

– Ваш Пожаров старый и толстый, – надула губы горничная. – А Левандовский – красавец, орел! Лизавета Дмитриевна, – переменила она тон, подпустив в голос вкрадчивости, что всегда предваряло у нее не слишком скромную просьбу, – а можно у вас попросить…

– Опять автограф?

– Ага, автограф. Для Вартана, приказчика у господина Спендиарова…

– Что ж ты ему даришь портреты с моим, а не с твоим автографом? Он мог бы и твою карточку захотеть…

– Вы уж прямо скажете, Лизавета Дмитриевна… – зарделась Дуся. – Да зачем ему моя карточка, ему вашу получить завлекательнее. Так я вам сейчас фото принесу…

Лиза вздохнула. Так и есть, прислуга да приказчики – вот ее почитатели. И сколько серьезных ролей она ни сыграла – так и останется навсегда звездой горничных, кумиром белошвеек… Не прогадала ли она, пойдя на поводу у своего таланта – или того, что принимала за талант в те дни, когда молодой, но упрямой дурочкой выбрала эту профессию, прельстившись ее обманчивым блеском? Не напрасны ли ее мечты о признании, сравнимом с тем хотя бы, какое имеют на театральных подмостках такие кумиры публики, как Коонен или Пашенная? Или только в Америке и можно на это рассчитывать? Да, именно эта мысль заставила ее отправиться на другой конец света, но хотя сам великий и ужасный Тичкок вроде бы остался ею доволен, других ролей, несмотря на контракт, для нее за морем пока что не нашлось – вот ее и отпустили домой на побывку. Но ей-богу, если звездами Голливуда сумели стать шведка Густаффсон, немка Магдалена Лош и даже, прости господи, еврейка Хеди Кислер, начинавшая с того, что нагишом скакала перед камерой, то почему бы этого не сделать россиянке Тургеневой? Может, тогда на нее перестанут смотреть как на гулящую девку, лишь по недосмотру не получившую желтого билета?

Но странное дело – инцидент с Левандовским, не идя у нее из головы, вспоминался уже не как досадное, а, пожалуй, как завидное приключение. Через распахнутую балконную дверь, теребя края тюлевой гардины, в дом любопытным гостем пробирался ветерок, легонько щекотавший тело невидимыми струйками. Вместе с ним прилетала игравшая где-то по соседству музыка: сперва мяукала гавайская гитара, но затем пластинку переменили, и зазвучало знойное танго, чьи глуповатые слова пробуждали в Лизе какую-то хмельную радость. Ей казалось – она готова взлететь, как взлетала тогда, нагая и невесомая, на сильных руках, ничем не прикрытая ни от их прикосновений, ни от просоленного морского воздуха. И Лиза, прихорашиваясь перед трюмо, обнаружила, что мурлычет себе под нос:

Ты не знал, не видал, как я страдаю.

Ты жестоким был, ты со мной шутил,

Ты казался чужим.

Все прошло, и легко на сердце стало.

Ты со мной сейчас, и ласкает нас

Ночь дыханьем своим…

– Да вы никак влюбились уже, Лизавета Дмитриевна! – заметила вернувшаяся Дуся. – Вот я вам карточку принесла, а вы спускайтесь поскорее, все вас ждут!

– В кого это я влюбилась, скажите на милость?! Смотри, уеду насовсем в Америку, кто тебе тогда будет для приказчиков автографы раздавать? Может, впрок наготовить, чтобы ты мне лишний раз не докучала?

– С чего это вы – опять в Америку? – Дуся как будто бы даже обиделась. – Небось одного раза хватит! К вам такие люди приходят, а вы – в Америку!..

У приказчика Вартана явно была губа не дура. Он выбрал карточку с Лизой в роли Ларисы – в платье с турнюром и корсажем, из которого двумя пухлыми полушариями выпирала грудь, казавшаяся значительно пышнее, чем была на самом деле. Как раз после этой роли на Лизу обратили внимание голливудские воротилы, и ей иногда приходило в голову – не из-за платья ли?

Схватив самописку, Лиза энергично чиркнула поверх фото: «ЛизТур» – и поспешила к завтраку.

Трудами Клавдии Петровны столовая превратилась во второе издание старого московского дома Кудрявцевых на Ордынке, словно не было ни мировой войны, ни революции, ни последующего хаоса, а время остановилось для хозяйки в тот год, когда она познакомилась с будущим мужем при весьма романтических обстоятельствах: тот защитил ее на студенческой демонстрации от казачьей нагайки. Здесь все так же сияла бликами надраенная до блеска посуда, на буфете в ряд чинно выстроились мраморные слоники, а поверх телевизора со слепым бельмом крохотного экрана – уступки прогрессу, никаких передач, впрочем, здесь не ловившего, – лежала непременная салфеточка. Но сошедший с ума мир все равно вторгался в жилище вместе с заголовками на листе утренней газеты, от которой никак не мог оторваться профессор Кудрявцев. Сама Клавдия Петровна, вышедшая к завтраку в кружевном матинэ, восседала во главе стола. Никто бы не догадался, что эта гранд-дама с подобием морской ряби на тщательно завитой голове когда-то бестужевкой участвовала в комитетах помощи забастовщикам.