Звёздная улица, вилла номер пять - [7]

Она выдвинула условия: полный контроль над журналом, право диктовать свою политику, отбирать материал для публикации. Ни одна строчка не может быть напечатана в «Девятом вале» без её согласия.

— Не беспокойтесь, — сказала она небрежно. — Наше соглашение распространяется только на один выпуск.

К моему удивлению, она не выказала никакого желания напечатать собственные стихи — пиратская акция с последним номером журнала была лишь средством поставить меня на колени.

— Вы думаете, одного выпуска будет достаточно? — спросил я, стараясь понять, чего же она добивается.

Аврора лениво подняла глаза, рассеянно водя пальцем с зелёным лаком по зеркалу бассейна.

— Всё зависит от вас и ваших коллег. Когда наконец вы образумитесь и снова станете поэтами?

Узор на воде каким-то чудом оставался видимым, не расплывался.

За те часы, похожие на тысячелетия, что мы провели вместе, я рассказал Авроре всё о себе, но почти ничего не узнал о ней. Лишь одно было ясно — она одержима поэзией. Каким-то непостижимым образом она считала себя лично ответственной за упадок, в который пришло это искусство, но предлагаемое ею средство возрождения поэзии, как мне казалось, привело бы к обратному результату.

— Вам непременно нужно познакомиться с моими друзьями, приезжайте к нам, — сказал я.

— Обязательно, — ответила Аврора. — Надеюсь, что смогу им помочь — они многому должны научиться…

Я только улыбнулся.

— Боюсь, у них на этот счёт мнение иное. Почти все они считают себя виртуозами. Для них поиски идеальной формы сонета закончились много лет назад — компьютер других не производит.

Аврора презрительно скривила губы.

— Они не поэты, а просто инженеры. Взгляните на эти сборники так называемой поэзии. На три стихотворения — шестьдесят страниц программного обеспечения. Сплошные вольты и амперы. Когда я говорю об их невежестве, я имею в виду незнание собственной души, а не владение техникой стихосложения, я говорю о душе музыки — не о её форме.

Аврора умолкла и потянулась всем своим прекрасным телом — так расправляет свои кольца удав, — потом наклонилась вперёд и заговорила очень серьёзно:

— Не машины убили поэзию — она мертва потому, что поэты не ищут более источника истинного вдохновения.

— Что есть истинное вдохновение? — спросил я.

Она грустно покачала головой:

— Вы называете себя поэтом — и задаёте такой вопрос?

Пустым, равнодушным взглядом она смотрела в бассейн. Лишь на короткое мгновение на лице Авроры отразилась глубокая печаль, и я понял, что ею владеет горькое чувство вины, ощущение беспомощности — будто какое-то её упущение явилось причиной столь тяжкого недуга, поразившего поэзию. И тут же мой страх перед нею рассеялся.

— Вам приходилось слышать легенду о Меландер и Коридоне? — спросила Аврора.

— Что-то знакомое, — сказал я, напрягая память. — Меландер была, кажется, музой поэзии. А Коридон… Не придворным ли поэтом, убившим себя ради неё?

— Неплохо, — сказала Аврора. — Кое-что вы всё-таки знаете. Да, в один прекрасный день придворные поэты утратили вдохновение и прекрасные дамы отвергли их, отдав предпочтение рыцарям. Тогда поэты отыскали Меландер, музу поэзии, и та сказала, что наложила на них заклятье, ибо они стали слишком самонадеянными и поза были, кто является источником поэзии. Нет, нет, запротестовали поэты, они, конечно же, ни на миг не забывали о музе (наглая ложь), но Меландер отказалась им верить и заявила, что не вернёт им поэтической силы до тех пор, пока кто-либо из поэтов не пожертвует ради музы собственной жизнью. Никто, естественно, не захотел принести себя в жертву — за исключением молодого и очень одарённого Коридона, который любил Меландер и был единственным, кто сохранил свой дар. Ради остальных поэтов он убил себя…

— …к безутешной скорби Меландер, — закончил я. — Муза не ожидала, что он отдаст жизнь ради искусства. Красивый миф. Но здесь, боюсь, вы Коридона не найдёте.

— Посмотрим, — тихо сказала Аврора. Она поболтала рукой в бассейне. Отражённые разбившимся зеркалом воды блики упали на стены и потолок, и я увидел, что гостиную опоясывает фриз в виде целой серии рисунков, а сюжеты их взяты из той самой легенды, которую только что рассказала Аврора Дей. На первом, слева от меня, поэты и трубадуры столпились вокруг богини — высокой женщины в белом одеянии, удивительно похожей на Аврору. Скользя взглядом по фризу, я получил подтверждение ещё более разительного сходства хозяйки виллы и музы и пришёл к выводу, что Меландер художник писал с Авроры. Не отождествляла ли она себя с мифологической богиней и во всём остальном? И кто в таком случае был её Коридоном? Не сам ли художник? Я вгляделся в рисунки. Вот он, покончивший с собой поэт, — стройный юноша с длинными белокурыми волосами. Я не понял, кто служил моделью, хотя что-то знакомое было в его лице. Зато другой персонаж — он присутствовал на всех рисунках, занимая место позади главных фигур, — не вызывал у меня сомнений: то был шофёр с лицом старого фавна. Здесь — на козлиных ногах и со свирелью — он изображал Пана.

Я обнаружил было знакомые черты и у других персонажей, но тут Аврора заметила, что я слишком внимательно рассматриваю фриз. Она вынула руку из бассейна, вода снова застыла. Блики света угасли, и рисунки утонули во мраке. С минуту Аврора пристально смотрела на меня, как бы вспоминая, кто я такой. Печать усталости и отрешённости легла на прекрасное лицо — пересказ легенды, по-видимому, пробудил в глубинах её памяти отзвуки некогда пережитых страданий. Потемнели, стали мрачнее коридор и застеклённая веранда, как бы отражая настроение хозяйки дома, — присутствие Авроры имело такую власть над окружающим, что казалось, сам воздух бледнел, когда бледнела она. И снова я почувствовал, что её мир, в который я невольно вступил, был целиком соткан из иллюзий.