Звездная пирамида - [55]

Ему-то беречься от воров нечего, что с деревенского бобыля возьмешь. Не та пожива, чтобы ради нее рисковать. Ной только рукой на него махнул.

– Ясно… Тебе не понять. Семирамида, а ты что скажешь?

– Музыка у них интересная, – заявила певица. – Кое-что я бы переняла. Вот это, например: тиру-ра-ти-ти-ра-ра…

Кому что. Напевая, она витала мыслью неизвестно где и дальнейшего разговора, по-моему, не слышала. Не то быть бы еще одной визгливой истерике.

– Ну а ты? – Ной обратился ко мне. – Они – ладно, что с них взять. Деревенщина. У одного руки в навозе, у другой навоз в голове, а ты-то что скажешь? Тебя их гостеприимство не настораживает?

Меня оно еще как настораживало. Когда мне было лет семь, я сдуру доверился в одном селе местному старосте, который нашел меня на улице и обещал накормить. Накормить-то он накормил, зато потом отвел в полицию, а та сдала меня в приют. Наверное, староста хотел как лучше, да только мне с того не легче. С тех пор я и усвоил: видишь благодетеля – беги от него со всех ног.

А у этих небось и полиции нет, уж больно хорошо живут. Ну и на что им мы?

– Наш корабль им нужен, – сказал я.

Видно было, что Ной дошел до этой мысли раньше меня.

– Космонавтики у них нет, – сказал он. – И работы над ней не ведутся, если судить по телепередачам. Они нас за лопухов держат. Сядем – и привет, останемся без «Топинамбура». Он им очень даже пригодится.

– Ты это что? – спросил Ипат. – Ты это серьезно?

– А как по-твоему? – буркнул Ной.

Ипат помрачнел, а это не к добру. Вдруг поддернул рукав – и хвать Ноя за грудки. Потряс.

– По себе судишь?!

Здорово он рычал, прямо гремел, и гадом ползучим его называл, и вонючей котовыхухолью, и по-всякому, а Ной мотался вправо-влево, как на колу мочало. Я рассудил про себя, что встревать мне не резон. С одной стороны, конечно, наш командир был не прав, потому что даже у нас на Зяби воры и мошенники все-таки встречаются, взять хоть Ноя, так что на чужих планетах лучше уж сразу предполагать худшее, ну а с другой стороны, зачем Ной вывел Ипата из себя, назвав деревенщину деревенщиной?

Наконец Ипат отпустил Ноя и скомандовал:

– Садимся! Место они указали?

– Указали, – вздохнул я.

– Вот и займись!

Таким сердитым я его еще никогда не видывал. Я пробормотал «слушаюсь» и дал себе слово не покидать корабля после посадки. Если кто-то из наших выйдет на встречу с туземцами, даже если выйдут все трое и меня будут звать с собой, я все равно останусь. Пусть тогда туземцы ко мне сунутся. Пускай хоть целой армией полезут – «Топинамбур» наверняка сильнее их армии. А возьмут местные наших в оборот и начнут меня шантажировать – так я сперва разнесу в щебень половину ихней столицы, а потом уже вступлю в переговоры.

Так бы и Ларсен действовал на Зяби, причем без всяких провокаций с нашей стороны, если бы имперские законы не были строги на этот счет. Вербовка – дело полюбовное, никто никого не смеет заставлять. Кто вздумает хотя бы пригрозить, тому имперский суд вломит так, что мало не покажется. Были прецеденты.

Но самооборона – совсем другое дело.

Я бросил корабль вниз. Торможения мы и не заметили, просто планета, которая медленно поворачивалась под нами, вдруг перестала поворачиваться и начала надвигаться. Даже страшновато стало. Но свое дело корабль знал, черное небо стало синим, затем голубым, и вот уже внизу открылось место, отведенное нам для посадки.

Чтоб меня упекли в Дурные земли, если я вру, – мы садились прямо на главную площадь самого крупного города! Прилегающие к ней улицы были черны от народа, да и на самой площади хватало горожан, и никто их не гнал. Только в самом центре имелся очищенный от людей круг. По-моему, туземцы сами его и очистили, добровольно и сознательно. Я велел «Топинамбуру» спускаться медленно, поэтому хорошо рассмотрел площадь и никакой полиции не заметил.

Порядок, однако, был.

– Они знают, что такое биозвездолеты, – прошептал Ной.

Я не стал спорить. Может, он был прав, а может, туземцы успели забыть, что такое реактивная тяга из-под дюз тяжелого ракетного корабля. Кто их знает.

Мы аккуратно сели прямо посреди круга, и если бы не прозрачные стенки корабля, я мог бы дотянуться до ближайших встречающих длинной палкой. Их лица были мне прекрасно видны без всякого увеличения.

Они улыбались!

Это была толпа, но она не вела себя как толпа. Уж мне ли не знать толп! Сколько раз мне приходилось нырять в толпу, спасаясь от полиции, а случалось и убегать от толпы. Но таких толп я еще не видывал. Все вместе – но словно бы каждый сам по себе. Ни толчеи, ни пустых глаз, ни бессмысленного гула. «Заводить» такую толпу утомился бы кто угодно, хоть Ной, хоть Сысой. Не стадо. Люди.

Но они нам улыбались. Давненько я не видел таких хороших лиц.

И что бы это значило?

Пока наши молчали да присматривались, я немного подумал и решил не ломать над этим голову. Она у меня одна, жаль будет, если сломаю. Кто я? Пилот. Вот и буду только пилотом.

Тем временем Ипат решил, что достаточно нагляделся, и поручил Ною начать. Ну, тот и начал. Велел кораблю синхронно переводить и транслировать так, чтобы вся площадь услышала («Топинамбур» запросил у меня подтверждение приказа), прочистил горло, приосанился и сказал речь. Дорогие, мол, собратья! Мы, мол, явились к вам с миром ради общего блага и процветания – ну и так далее. Такие речи у нас по праздникам иной раз старейшины говорят, а в Пупырях – архистарейшины из тех, кто не шепелявит, и радио разносит их голос по всей Зяби. У кого есть телеящик, тот не только послушать, но и посмотреть может, хотя, если честно, смотреть там не на что, а послушать можно один раз. Каждый год то же самое. Кто одну такую речь слышал, тот все их слышал. Гладкая пустота и пустая гладь. У меня аж зубы заныли, да и у Ипата, по-моему, тоже, а Ной знай себе разливается певчей пташкой: братство, мол, и сотрудничество сквозь черные бездны космических пространств, и никакие силы, мол, не должны помешать.