Звездная Ева: Фантастика русской эмиграции. Том II - [25]
— Можно ли так напиваться в столь праздничную ночь! Видно, и стыд и совесть продал пьяный болтун черту.
И черт, законфузившись, смешивался с толпой.
Однако утром того дня, когда должно было состояться обручение бургомистровой дочери с молодым доктором философии, каждый из чертей города Страсбурга, где бы он ни проснулся, — в разбитом склепе, под банным полоком, в пустой табакерке, под печкой в булочной, — каждый черт, продрав глаза, почувствовал некоторую неловкость, а окончательно придя в себя, увидел, что к длинному его носу приклеен сургучом приказ, написанный на клочке луковой шелухи рыбьей костью. В приказе говорилось, что с наступлением темноты черт должен немедленно явиться на старое пожарище, куда прибудет начальник, посланный от главного, чье имя не называется.
Черти были сильно разочарованы, но что поделаешь, — нет большей строгости, субординации и дисциплины, чем в мире чертей. И как только смерилось, на старом пожарище поднялся такой лязг, звон, лай и свист, что редкий прохожий, подняв воротник и шепча «Патер ностер», спешил как можно скорее добраться до крепостных ворот.
На старом пожарище, на обугленных кирпичах печки, сидел черт-начальник. На нем была железная корона и от шеи спускалась вниз черная мантия. Лица у него не было, — вернее, было что то неопределенное, непрерывно струящееся, движущееся, как болотная зыбь. Два черта чадили перед ним длинными своими горящими хвостами, которые обмакивали они в смолу, налитую в конский череп. Старший черт города Страсбурга, — кривая ведьма, похожая на исполинскую жабу, с одной грудью, торчащей рогом, и пятками, повернутыми вперед, слушала журчание приезжего черта. Потом она взвизгнула, подняла светящуюся гнилушку к длинному свитку, поднесла к носу две печных вьюшки на манер очков и начала читать.
— Приказ главного, чье имя не называется. Черти города Страсбурга! Пришла нам в голову мысль, к осуществлению которой мы вас призываем. В ночь под Новый Год повелеваем вам снять язык с главного соборного колокола. Дело надо провести со всей осторожностью и до полуночи. В назначенный срок механизм, вещающий о приходе Нового Года, будет приведен в молчание, и таким образом нами украден будет у людей целый год.
— Ловко! — щелкнул языком какой-то из чертей.
— Тише! — взвизгнула ведьма и пустила смрад. — Я продолжаю. Тем же, кто недостаточно сообразителен, мы сообщаем цель этой задачи, чтобы он понял, сколь она серьезна. Украденный год образует пропасть во времени. И в эту пропасть свалятся все векселя, срок которых исполняется в украденном году, все обязательства должников перед кредиторами, все договоры между цехами, областями, государствами, десятки тысяч тех человеческих существ, которым надлежит родиться в этом году и которым нельзя будет прописаться. Десятки тысяч тех, которым полагалось умереть в этом году, станут как бы бессмертными. Все, что будет сделано нового в науке, ремеслах и искусствах, станет как бы несуществующим, так как не будет отмечено датой. Между прошедшим и будущим образуется трещина, как в земной коре при землетрясении, внесется великая путаница и смятение в человеческие умы, начнутся волнения, смуты и войны и, может быть, наконец-то погибнет столь ненавистный нам человеческий род!..
Вывизгнув последние слова, ведьма пустила такой смрад, что даже кое-кто из чертей смущенно зажал нос и зачихал.
Последним в толпе слушателей стоял маленький чертенок. Он дрожал от холода и все время почесывался от блох. Старая ведьма была его мачехой и потому все, что она говорила, было ему скучно и неприятно, к тому же он многого не понимал, а главное — ему не доверяли никаких серьезных поручений по его малолетству и неопытности. Поэтому, позевав и потоптавшись, он юркнул в бурьян, перелез через забор и прыгнул па дорогу. Здесь он дал себе хорошего шлепка под низ, взвился на воздух и полетел над городом.
Чертенок занимался мелкими проказами, да и проказы эти, с точки зрения настоящего взрослого черта, были скорее предосудительны, — лизнуть мостки перед каким-нибудь глупым щеголем, чтобы тот растянулся как раз на глазах красавицы, толкнуть под локоть плута-торговца, чтобы тот отрезал бедняку кусок потолще, подсунуть скряге фальшивый талер.
Пролетая над одним из домов, чертенок слегка снизился, сорвал с балкона флаг, живо смастерил из него маску, грубый пастушеский плащ и шапочку с пером, а из древка сделал свирель.
Перед одними из крепостных ворот, у площади Ворона, он тихо опустился и вышел на свет фонаря, попрыгивая и посвистывая па своей дудочке. На площади шло веселье, слышался смех и визг, пение скрипок и грохот барабанов, горели плошки, целые бараньи и свиные туши жарились на вертелах, продавцы всяческих жареных, печеных и вареных яств звонко расхваливали свой товар, вкусно пахло из дверей празднично освещенного трактира «Два единорога», пестрый хоровод ряженых с пением кружился вокруг огромного костра, и с завистью наблюдал праздник с крепостной стены толсто одетый неуклюжий аркебузник. Чертенок вошел в хоровод и, подплясывая и подпевая тоненьким голоском, закружился вместе с цепью. Он так развеселился, так распелся и распрыгался, что не заметил, как подошел слишком близко к огню. В морозном воздухе запахло паленой шерстью.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Фантастическая история о том, как переодетый черт посетил игорный дом в Петербурге, а также о невероятной удаче бедного художника Виталина.Повесть «Карточный мир» принадлежит перу А. Зарина (1862-1929) — известного в свое время прозаика и журналиста, автора многочисленных бытовых, исторических и детективных романов.
В книгу вошел не переиздававшийся очерк К. Бальмонта «Океания», стихотворения, навеянные путешествием поэта по Океании в 1912 г. и поэтические обработки легенд Океании из сборника «Гимны, песни и замыслы древних».
Четверо ученых, цвет европейской науки, отправляются в смелую экспедицию… Их путь лежит в глубь мрачных болот Бельгийского Конго, в неизведанный край, где были найдены живые образцы давно вымерших повсюду на Земле растений и моллюсков. Но экспедицию ждет трагический финал. На поиски пропавших ученых устремляется молодой путешественник и авантюрист Леон Беран. С какими неслыханными приключениями столкнется он в неведомых дебрях Африки?Захватывающий роман Р. Т. де Баржи достойно продолжает традиции «Затерянного мира» А. Конан Дойля.
Впервые на русском языке — одно из самых знаменитых фантастических произведений на тему «полой Земли» и тайн ледяной Арктики, «Дымный Бог» американского писателя, предпринимателя и афериста Уиллиса Эмерсона.Судьба повести сложилась неожиданно: фантазия Эмерсона была поднята на щит современными искателями Агартхи и подземных баз НЛО…Книга «Дымный Бог» продолжает в серии «Polaris» ряд публикаций произведений, которые относятся к жанру «затерянных миров» — старому и вечно новому жанру фантастической и приключенческой литературы.