Звезда сыска - [78]

— Справлюсь, — уверенно ответила я, потому что и сама хотела того же, очень уж мне не нравился адвокат. — Двигается слишком вальяжно и уверен в себе, тут вы правы, свыше всякой меры.

— Ну, если дело пойдет хотя бы в том темпе, что и сегодня, то завтра должен будет состояться ваш выход.

Но до появления на сцене главного свидетеля черед дошел лишь через два дня, в течение которых допрашивали тех, кто производил следственные действия. Дмитрию Сергеевичу пришлось выдержать целую битву с адвокатом. Тот умело ставил вопросы таким образом, что трудно было отвечать коротко и прямо, приходилось тщательно выбирать слова. Его помощникам пришлось немного легче. Дело двигалось вперед натужно, а господин адвокат этому всячески способствовал.

45

Кто является главным свидетелем обвинения, не разглашалось, но и не особо скрывалось. Спасибо, хоть газеты про то не писали. В театре, так многие догадывались, хотя мы с дедушкой и старались не отвечать на вопросы. Как бы то ни было, помимо прочего народа в этот день в зале присутствовала едва ли не вся труппа. Елена Никольская, до этого дня в суд не заходившая, воспользовалась возможностью затеряться в общей массе. Но сесть постаралась так, чтобы быть как можно менее заметной. Однако господин адвокат ее все же выделил слегка осуждающим взглядом. Я, да и полиция, догадывались, кто был нанимателем защитника, а этот взгляд все окончательно подтвердил.

После соблюдения каждодневных судебных формальностей почти сразу настал и мой черед. До той секунды я нервничала, разве что не тряслась от возбуждения. Но едва меня вызвали к допросу, все мое волнение улеглось. Я заставила себя еще раз вспомнить Михеича, вспомнить нашего кассира, даже нелюбимого мной господина Шишкина. Никто из них не заслуживал смерти! Пусть сегодня про них никто и не вспомнит, но преступник может понести наказание хотя бы за иные свои преступления.

— Свидетель, ответьте на вопросы суда. Ваше имя?

— Бестужева Дарья Владимировна.

— Возраст?

— Пятнадцать лет.

— Вероисповедание?

— Православное.

— Вы были приведены к присяге в ходе предварительного дознания?

— Да.

— Расскажите суду и жюри присяжных о событиях, имевших место быть с вами третьего ноября сего года.

Я взяла тот же тон, что и господин Еренев двумя днями ранее, то есть старалась говорить четко, но без эмоций, в точности излагать факты и ни слова не говорить о своих мыслях, тем более догадках. Лишь дважды намеренно позволила голосу чуть дрогнуть. Первый раз, когда стала рассказывать, как меня швырнули в чулан, второй — рассказывая об обнаруженном на улице трупе. В этих местах явственно было слышно, как по залу прокатывалась волна сочувственных вздохов и шепотков.

Едва я закончила, как судья объявил перерыв и сообщил, что свои вопросы защита сможет задать по его окончании. Судьи удалились в свою комнату, жюри — в отведенное для них помещение. Арестованного тоже увели куда-то. Публика потянулась в фойе.

Иван Порфирьевич ободряюще тронул меня за плечо и предложил передохнуть за пределами зала. Мы с дедушкой вышли и тут же оказались среди господ артистов. Вот кто не считал нужным скрывать эмоции. Меня успели и похвалить, и обругать многократно. Ругали за глупость, с чем я была согласна. Хвалили за то, что держалась умно и с достоинством, в чем заслуги моей было немного.

Подошел господин Вяткин, но деликатно не стал ни о чем выспрашивать, ограничился приветствием и ободряющим взглядом. Зато на него накинулись целым роем с требованием отвести в самое ближайшее приличное место для обеда. Само собой, журналист такое место знал и вызвался всех проводить. Мы, я и дедушка, заколебались: идти вместе со всеми или нет. Но тут подошел Дмитрий Сергеевич и сказал, что пообедать необходимо, для бодрости духа и тела. При последних словах он мне даже подмигнул.

После обеда в оказавшемся весьма приличным во всех отношениях трактире случилось одно не очень заметное происшествие. Господин Корсаков достал свой портсигар и стал прикуривать папиросу. А господин Вяткин спросил его, как он распорядился с теми портсигарами, что были ему надарены после бенефиса.

— Снес в ломбард, и дело с концом, — ответил антрепренер. — Кстати, обнаружил там одну вещицу, что пристроил туда же еще два года назад. Само собой, я заинтересовался причинами такого долгожительства безделушки по данному адресу и о том спросил. Оказалось, что она была продана, затем заложена и вновь продана. А недавно ее сызнова принесли в залог. Ну и что вы о том скажете?

Что ему ответили, я не слушала, потому что в голове вдруг стала вертеться какая-то важная мысль, но я никак не могла за нее ухватиться.

Да тут еще и господин Корсаков окончательно меня сбил, спросив:

— Как же вы, такая умница, себя столь большой опасности решились подвергнуть?

— Значит, не такая уж я и умница, — ответила я.

— Вот и инкогниту[66] вашу раскрыть пришлось, — он так и сказал «инкогниту», видимо, для юмора.

— Вы так говорите, будто и прежде все знали? — удивилась я.

— Вы же знаете, что у нас в театре многие про многое знают. Но стараются свои знания при себе держать. Вон всем известно, что мы с Екатериной Дмитриевной давно уже муж и жена, но раз мы о том молчим, так и все делают вид, что не знают этого. Для работы так правильнее. А уж если кто фамилию свою напоказ не выставляет, кто, считая ее неблагозвучной или просто неподходящей для театра, кто из иных соображений, так то дело совершенно обычное — почти все пользуются сценическим именем. Главное, что ты сам по себе достоин уважения.