Звезда по имени Нора. Заповедная зона - [128]

И вот я поднялся, наполовину растемнился, сунул руки в карманы и пошел навстречу тем четверым, которые за мной охотились. Они сразу меня заметили, но Черные народ вышколенный и, конечно, меня не окликнули, даже не накинулись на меня, пока у них не было приказа.

Они только пошли за мной по пятам.

Я вышел навстречу арестанту. Мне видно было всю колонну Черных, которые его сопровождали, но он их не замечал. Шел как во сне. Думал, наверно, их только трое или четверо и для него еще не все пропало, потому что бормотал сквозь зубы самым разнесчастным голосом:

— Ах, отец мой!

Отвратительно. Я не хуже других видал и слыхал, как люди мучаются и как умирают. К примеру, когда Симоны не заметили вовремя, что валится дерево, и оно их раздавило. Или когда Барба вдвоем вздумали испытать старинную машину и на полной скорости врезались в дерево. Просто безумие, что деревья бывают такими опасными! Хотя Барба сами виноваты, поделом им. Чего ради они вытащили из музея этот «автомобиль», раз никто не умеет им править? Возможно, в старину… Но все кричат, что это чистейший вздор. Кто бы мог разъезжать по нашим дорогам со скоростью сто Взглядов в час — целых сто, представляете? Как будто в старину люди видели вдаль на сто и даже на двести Взглядов! Все говорят, это просто враки.

Ну ладно. Так вот, этот тип идет и бормочет: «Ах, отец мой!» Ясно, липа. Если кто мучается по-настоящему, а тем более ждет смерти, тот всегда зовет — мама! Знай я, что сейчас умру, я наверняка звал бы маму. А этот хнычет по отцу. Липа, ясное дело.

Потому-то я на него и озлился. И еще потому, что Черные чуть не наступали мне на пятки, а я вовсе не желал, чтоб меня взяли на заметку.

Я остановился у него на дороге и заорал:

— Гад!

И плюнул ему в лицо. Да не как-нибудь, а без дураков — отхаркнулся и плюнул.

Он ничего не сказал. Опустил голову и пошел дальше. Тут я смутно разглядел, что он тащит на плече какую-то штуку — бревно или шест, я сразу не разобрал. Он шагал. А я смеялся. Болван несчастный, с этаким светом — и попасть в лапы Черным!

Он все шагал, согнувшись в три погибели, чуть не падая, и это навело меня на мысль. Я подобрал на земле сухой сук и швырнул ему под ноги.

Он шмякнулся и разбил себе морду — насилу поднялся, по подбородку течет кровь. Ну и посмеялся же я!

— Стой смирно, малый! — велел мне Черный.

Наверное, ему не понравилось, что я бросил палку под ноги арестанту. Во всяком случае, другие ушли с тем типом, который тащил крест (под конец я разглядел, что на плече у него крест), а этот остался около меня. Угрюмый, как все Черные, молчаливый, угрожающий.

— Видно, для тебя это удовольствие — оскорбить арестованного, — сказал он.

Он попал в точку. Понимаете, люди добрые, я уж давно размышляю о разных вещах — и хоть мне только пятнадцать, я понимаю больше других, потому что лучше вижу. От папашиных проповедей меня уж давно смех разбирает: «Надо быть честным. Надо быть справедливым. Надо быть поласковей со слабыми». И все такое прочее. Вы-то сами во все это верите? Кто в нашем мире хозяева? Черные. Знаю я, какие они честные, справедливые и ласковые… смех, да и только! Стало быть, папаша порет чушь и таким манером в жизни ничего не добьешься. Хотите доказательств? Поглядите на него: сколько я его знаю, вечно он надрывается на работе, а живем мы впроголодь…

— До обыкновенных арестантов мне дела нет, — отвечаю. — А такие, у которых света больше, чем положено… я их терпеть не могу.

Черный так на меня поглядел — вот-вот набросится с кулаками.

— Ты про что?

Я ему улыбнулся — прямо как учителю в субботу, когда стараешься его умаслить, чтоб не задал штрафной урок на воскресенье.

— За кого вы меня принимаете? — говорю. — Вы не думайте, мой отец состоит в Союзе Друзей Уполномоченного, уж из-за меня-то Генерал-Уполномоченному беспокоиться нечего.

Черный малость смягчился.

— Объясни толком. Стало быть, ты не любишь таких, у кого света больше, чем положено?

— Еще бы!

— А почему?

Я чуть не прыснул, мне давным-давно известно, как на это отвечать: с тех самых пор, как мы, ребята, научились понимать, что у Черных на уме. Но от смеха я, конечно, удержался.

— Да вот, — говорю, — у меня тоже есть свет, и у вас, и у всякого человека. А только если кто-то светится сильней меня, а я даже не знаю, кто он такой, меня зло берет. С удовольствием дал бы ему в морду.

— Все люди таковы, — говорит Черный и смотрит на меня с любопытством. — Ну а дальше что?

— Ну, и когда я вижу такой свет, как сейчас на холме… такой, что видно за тысячу Взглядов… понимаете? Я скорей бегу к нему!

— Потому что ненавидишь такого человека?

— Еще как!

— Стало быть, ты не затем бежал, чтоб ему помочь?

Я так и подскочил и недоверчиво посмотрел на Черного.

— Вы что, чумовой? Может, не видали, как я ему кинул под ноги палку.?

— Да, верно, — сказал он. — Верно.

Остальные шагали своей дорогой, мы двинулись следом. Но этот Черный все еще сомневался. Право слово, он оказался чересчур хитер для Черного…

— Послушай, паренек. Вот ты ненавидишь тех, у кого светы сильней твоего… Ну а как же Генерал-Уполномоченный?

Понятно, я ждал этого вопроса. Я гордо улыбнулся и пошел наизусть шпарить начало трудов Генерал-Уполномоченного. Черный, качая головой, вторил мне густым басом, а тем временем арестант опять упал и опять поднялся, будто из последних сил, и наконец поплелся дальше.